Стихотворение дня

поэтический календарь

Галина Андреева

5 июля родилась Галина Петровна Андреева (1933 — 2016).

* * *

Раздумий этих ночью белой
не одолеет забытье.
Ночная бабочка влетела
в окно открытое мое.

Напоминая стих старинный,
за нею вслед влетают в дом
волокна ваты тополиной
и запах липы под дождем.

Казалось бы, приметы счастья,
как эти бабочки в окне,
привлечены огнем в ненастье,
опять слетаются ко мне.

Откуда ж это наважденье,
как голос демона в ночи,
бессонница и вдохновенье,
невыносимое почти?

Загадки ночи удалились,
приблизились загадки дня
и те, что в мире появились
как будто только для меня.

Зачем же на краю рассвета
близки к отчаянью порой
и вдохновение поэта,
и радости любви самой?

* * *

Какие сны Вам снятся в октябре?
Под шум дождя, под шелест старой липы,
Она у Вас на уровне окна,

А в деревянном доме на горе
Слышны все только шорохи и скрипы,
И можно сон почувствовать до дна.

Я вижу отголосок Ваших снов,
Бывает это осенью нередко,
И можно тайно мысли подглядеть,

Но их подтекст обиден и не нов…
Стучит в окно протянутая ветка,
Успевшая за лето пожелтеть.

Пугаемся случайных неудач,
Неясных, неосознанных предчувствий,
И, может быть, прощаемся во сне.

Наверно, Вам не разрешить задач,
И нужен только подходящий случай,
А мысль невольно тянется ко мне.

Сегодня воскресенье. В поздний час
Не гаснут Ваши окна на Арбате,
Вы ждёте телефонного звонка.

Но медленно разводит осень нас,
И наши тени рядом на асфальте
Одни без нас, идут издалека…

* * *

Есть истины для двух
и есть — для одного.
Сквозь тополиный пух
не видно ничего.

Все, кажется, метель,
на лужах легкий лед,
вдруг скрип дверных петель
в действительность вернет.

Придет давнишний друг
и скажет: не беда,
вон тополиный пух
такой же, как всегда;

летит он в сквозняках,
в изгибах городских,
в распахнутых домах,
летит в стихах моих.

В нем нету ничего
от хитрости земной,
посмотришь на него —
и на душе покой.

В нем нет и тех прикрас
и мелочных затей,
что отвращают нас
от близких и друзей.

Есть радость, так чиста,
что хочется вздохнуть,
как пенье птиц, проста,
не связана ничуть,

спасительным огням
подобна мысль о ней,
навеянная нам
цветеньем тополей.

* * *

Глухим сверканьем улиц мокрых
октябрьский город озарен,
чуть тронутый осенней охрой
истаявших древесных крон.

Как ни печалит увяданье,
с восторгом перед ним склонясь,
ты видишь на угрюмых зданьях
заката золотого вязь.

И здесь, и в дальнем отраженье
нас восхищает, не страшит
неповторимое стеченье
невидимых путей души.

Минуя зыбкие границы,
исчезновенья хочешь ты,
готовый тихо раствориться
в осеннем царстве красоты,

где гаснут золотые листья
в такой безвестной глубине,
что это выше бескорыстья
и доброты, доступных мне.

33

Софья Анджапаридзе

Сегодня день рождения у Софьи Георгиевны Анджапаридзе.

* * *

Давай, захлестывай, не зевай!
Или вздерни на гребень, да на скалы кинь,
Вишь ослабла, болтается ни жива, ни мертва,
И нет, не найдут рыбаки…

Тут важно не давать им смотреть наверх,
Глаза заливай, не пускай открывать, а то,
Бывает глянут, и если не примешь мер,
Карабкаются и бегут по волнам, как Тот.

Макай поглубже, чтоб нечем было дышать,
И если не явится рыба эта дурацкая с фонарем…
Вода не должна заискрить, не август… Не может кварц засверкать,
Тут нечего делать, управимся быстро, а нет — наврем.

* * *

Безумие проносится над нами,
Как самолет,
Но медленней и ниже,
Как вертолет,
Но выше и быстрее,
Как поезд, вдалеке издалека.

И, как собака,
Ткнет в колени мокрой мордой,
Или, как кошка,
Ткнет в колени мертвой мышью,
Или, как море,
С ног собьет глухим прибоем.

А может, ветер распахнет окно,
А может, пламя порхнет из печи,
А может, скрипнет что-то за стеной…
Круг начерти, терпи, молись, молчи. 

* * *

Как мне оплакать невозможность рассвета в восемь?
Серую грязь и слякоть, заспанную и раздетую осень?
Как мне оплакать невозможность радостного движенья,
Голос горя в раковине телефона?
Шепот моря, чьи далекие равнодушные волны,
Омывают все пропажи и совпаденья?
Как мне оплакать возможность такой разлуки,
Где один не знает, что другой его ищет в каждом камне и каждой ветке,
Когда снег долгожданный тает, не ложась, не дается в руки,
Когда, пенясь, хлещет вино из мехов из ветхих.

* * *

Кровь ворчит: «Я кручусь целый день, омывая
Каждый закоулок утлого и неловкого тела
А она кручинится, целит в тень, унывает,
Жаждет минутного…Разве ж это дело?»
Сердце сетует: «Боже, бьюсь,
как часы, в Тобою заданном ритме
а у ней, наверху, все какой-то блюз,
Болью гложет, спасибо не говорит мне».
Легких двое: «Мы — выдох-вдох, выдох-вдох,
Воздух свежий, не курит, мы благодарны,
Чем ей мир Твой подлунный настолько плох?
Кислород, и тот, достается даром…»
Печень, конечно, печется: «Я тут сижу
Без движенья, но важная, никуда же —
От меня, но послушайте, что скажу:
Без души, без этой, было бы лучше даже».
А душа потупилась: «Где я, кто
Дал мне право власти над вами всеми?
Я — пылинка, я — шепот, я — лепесток,
Я стесняюсь выйти из смертной сени».

30

Павел Антокольский

1 июля родился Павел Григорьевич Антокольский (1896 — 1978).

Пётр Первый

В безжалостной жадности к существованью,
За каждым ничтожеством, каждою рванью
Летит его тень по ночным городам.
И каждый гудит металлический мускул
Как колокол. И, зеленеющий тускло,
Влачится классический плащ по следам.

Он Балтику смерил стальным глазомером.
Горят в малярии, подобны химерам,
Болота и камни под шагом ботфорт.
Державная воля не знает предела,
Едва поглядела – и всем завладела.
Торопится Меншиков, гонит Лефорт.

Огни на фрегатах. Сигналы с кронверка.
И льды как ножи. И, лицо исковеркав,
Метель залилась – и пошла, и пошла…
И вот на рассвете пешком в департамент
Бредут петербуржцы, прильнувшие ртами
К туманному Кубку Большого Орла.

И снова – на финский гранит вознесённый –
Второе столетие мчится бессонный,
Неистовый, стужей освистанный Пётр,
Чертёжник над картами моря и суши,
Он грóбит ревизские мёртвые души,
Торопит кладбищенский призрачный смотр.

1921 (1966)

* * *

Сны возвращаются из странствий.
Их сила только в постоянстве.
В том, что они уже нам снились
И с той поры не прояснились.

Из вечной ночи погребенных
Выходит юноша-ребенок,
Нет, с той поры не стал он старше,
Но, как тогда, устал на марше.

Пятнадцать лет — не пять столетий.
И кровь на воинском билете
Еще не выцвела, не стерта, —
Лишь обветшала гимнастерка.

Он не тревожится, не шутит,
О наших действиях не судит,
Не проявляет к нам участья,
Не предъявляет прав на счастье.

Он только помнит, смутно помнит
Расположенье наших комнат,
И стол, и пыль на книжных полках,
И вечер в длинных кривотолках.

Он замечает временами
Свое родство и сходство с нами.
Свое сиротство он увидит,
Когда на вольный воздух выйдет.

1956

На рождение младенца

Дитя! Понимаешь ты? Вот он, твой мир — златотронная школа,
Расплавленный глобус на вахте, скелеты, и чучела тьмы,
Будь смелым, будь нищим, и жадно сквозь щель бредового раскола
Разлейся в глаза первым встречным и мертвым заройся в умы.

Не тьма за окном подымалась, не время над временем стлалось —
Из мрака растущее тельце несли пеленать в паруса.
Твоя колыбель — целый город и вся мировая усталость.
Твоя колыбель развалилась, — подымем тебя на леса.

Рожденный в годину расплаты, — о тех, кто платил, не печалься,-
Расчет платежами был красен: недаром на вышку ты влез.
Недаром от Волги до Рейна, под легкую музыку вальсов,
Под гром императорских гимнов, под огненный марш марсельез

Матросы, ткачи, рудокопы, шпионы, застрельщики, вестники,
Полки, корпуса Белой Расы друг друга зовут из-за гор,
В содружестве бурь всенародных и в жизни и в смерти ровесники.
Недаром, недаром, недаром меж вами немой договор.

Так слушай смиренно все правды, вещанные в том договоре:
Тебя обступили три века шкафами нечитанных книг,
Ты маленький их барабанщик, векам выбивающий зори;
Весь Космос твой друг огнекосмый, твой верный и равный двойник.

1966

25