Стихотворение дня

поэтический календарь

Овидий

20 марта 43 года до н. э. родился Публий Овидий Назон.
Скончался в 17 или 18 году н. э. в ссылке в г. Томы (теперь Констанца, Румыния).

Овидий. Фреска Луки Синьорелли в Кафедральном соборе в Орвието, 1499-1502

Скорбные элегии

Книга V. Элегия IV

Я, Назона письмо, с берегов явилось Евксинских,
Как устало я плыть, как я устало идти!
Мне он, плача, сказал: «Тебе дозволено видеть
Рим; о, насколько твоя доля счастливей моей!»
5 С плачем меня он писал, а когда запечатывал, перстень
С камнем резным не к устам — к мокрым щекам подносил.
Кто захочет спросить о причине тоски, тот, наверно,
Солнце попросит себе в солнечный день показать,
Тот не увидит листвы в дубовом лесу, не заметит
10 Мягкой травы на лугу, в полном потоке — воды,
Тот удивится, о чем Приам над Гектором плачет,
Стонет о чем Филоктет, раненный жалом змеи.
Дай-то бог, чтоб Назон не оплакивал больше причину
Скорби своей, чтоб его переменился удел!
15 Сносит он между тем невзгоды с должным терпеньем,
С силой не рвется с узды, как необъезженный конь,
И уповает, что гнев божества бесконечным не будет,
Ибо вину за собой знает, не умысел злой.
Он вспоминает о том, каково милосердие бога, —
20 Ведь милосердье свое бог и на нем показал:
Если имущество он сохранил, гражданином остался,
Если он жив до сих пор — все это бога дары.
Ну а в сердце его, если мне хоть немного ты веришь,
Ты живешь, из друзей самый ему дорогой.
25 Он Эгидом тебя и спутником странствий Ореста,
Менетиадом зовет и Евриалом своим,
И по отчизне своей, по всему, что утратил с отчизной,
Хоть и немало утрат, друг твой тоскует не так,
Как по тебе, по твоем лице и взоре, который
30 Слаще меда ему в сотах аттических пчел.
Часто он и сейчас злосчастные дни вспоминает,
Жалуясь горько, что смерть раньше тех дней не пришла:
Все, заразиться боясь бедой внезапной, бежали,
В дом под ударом никто даже войти не хотел,
35 Ты же, он помнит, при нем средь немногих верных остался,
Если немногими звать можно двоих иль троих.
Он, хоть и был оглушен, не утратил чувств и заметил,
Что о несчастье его с ним ты скорбишь наравне.
Он вспоминает всегда твой взгляд, слова и стенанья,
40 Слезы, которые ты лил у него на груди:
Так и его ты утешить сумел, и нашел облегченье
Сам (в утешениях ты так же нуждался, как он).
Друг твой за это тебе обещает и память, и верность,
Будет ли видеть свет, будет ли в землю зарыт.
45 Жизнью твоей, как своей, он с тех пор постоянно клянется,
Ибо твоя для него стала дороже своей.
Чувствует он благодарность сполна за все, что ты сделал,
Так что не пашут твои берег песчаный быки.
Только о ссыльном всегда ты заботься! Он сам не попросит,
50 Зная тебя хорошо, — я же могу попросить.

Перевод С. А. Ошерова

25-30. Эгид (сын Эгея) — Тесей, друг Пири­фоя; Мене­ти­ад (сын Мене­тия) — Патрокл; спут­ник Оре­ста — Пилад.

Иосиф Бродский

* * *

М. Б.

Прислушиваясь к грозным голосам,
стихи мои, отстав при переправе
за Иордан, блуждают по лесам,
оторваны от памяти и яви.

Их звуки застревают (как я сам)
на полпути к погибели и славе
(в моей груди), отныне уж не вправе
как прежде доверяться чудесам.

Но как-то глуховато, свысока,
тебя, ты слышишь, каждая строка
благодарит за то, что не погибла,
за то, что сны, обстав тебя стеной,
теперь бушуют за моей спиной
и поглощают конницу Египта.

Август — сентябрь 1964, Норенская

Отрывок

Назо к смерти не готов.
Оттого угрюм.
От сарматских холодов
в беспорядке ум.
Ближе Рима ты, звезда.
Ближе Рима смерть.
Преимущество: туда
можно посмотреть.

Назо к смерти не готов.
Ближе (через Понт,
опустевший от судов)
Рима — горизонт.
Ближе Рима — Орион
между туч сквозит.
Римом звать его? А он?
Он ли возразит.

Точно так свеча во тьму
далеко видна.
Не готов? А кто к нему
ближе, чем она?
Римом звать ее? Любить?
Изредка взывать?
Потому что в смерти быть,
в Риме не бывать.

Назо, Рима не тревожь.
Уж не помнишь сам
тех, кому ты письма шлешь.
Может, мертвецам.
По привычке. Уточни
(здесь не до обид)
адрес. Рим ты зачеркни
и поставь: Аид.

1964-1965

* * *

Он знал, что эта боль в плече
уймется к вечеру, и влез
на печку, где на кирпиче
остывшем примостился, без

движенья глядя из угла
в окошко, как закатный луч
касался снежного бугра
и хвойной лесопилки туч.

Но боль усиливалась. Грудь
кололо. Он вообразил,
что боль способна обмануть,
что, кажется, не хватит сил

ее перенести. Не столь
испуган, сколько удивлен,
он голову приподнял; боль
всегда учила жить, и он,

считавший: ежели сполна
что вытерпел — снесет и впредь,
не мог представить, что она
его заставит умереть.

Но боли не хватило дня.
В доверчивости, чьи плоды
теперь он пожинал, виня
себя, он зачерпнул воды

и впился в телогрейку ртом.
Но так была остра игла,
что даже и на свете том
— он чувствовал — терзать могла.

Он августовский вспомнил день,
как сметывал высокий стог
в одной из ближних деревень,
и попытался, но не смог

названье выговорить вслух:
то был бы просто крик. А на
кого кричать, что свет потух,
что поднятая вверх копна

рассыплется сейчас, хотя
он умер. Только боль, себе
пристанища не находя,
металась по пустой избе.

1964-1965

170

Галактион Табидзе

17 марта 1959 года погиб Галактион Васильевич Табидзе.

Поэзия — прежде всего

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег,
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде Свети-Цховели и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего,
И уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.

12 декабря 1920

Перевод Б. А. Ахмадулиной

Свети-Цховели («Животворящий столп») — кафедральный собор в г. Мцхета, памятник древнегрузинского зодчества X в.

Он и она

Мир состоит из гор,
Из неба и лесов,
Мир — это только спор
Двух детских голосов.
Земля в нём и вода,
Вопрос в нём и ответ:
На всякое «о, да!»
Доносится «о, нет!».
Среди зеленых трав,
Где шествуют стада,
Как этот мальчик прав,
Что говорит: «о, да!».
Как девочка права,
Что говорит: «о, нет!»,
И правы все слова,
И полночь, и рассвет.
Так в лепете детей
Враждуют «нет» и «да»,
Как и в душе моей,
Как и во всём всегда.

1924

Перевод Б. А. Ахмадулиной

В ожидании непогоды

Старый тополь, ревнитель весталок,
Разглядел раскрутившийся локон.
Мрак протаял метелью фиалок
И насытил молчание окон.

Виноградины с алым изъяном
Обливает налет перламутра.
И ширазским орнаментом пьяным
Проступает рождение утра.

Я люблю украшать твои пряди
Водопадом лозы виноградной.
Только дней, растворенных в прохладе,
Не оплакать слезою отрадной.

Тяжелее полуночной думы
Эти гроздья в сиреневом дыме.
Не вернется садовник угрюмый,
И не станут плоды молодыми.

У твоей доброты, недотрога,
Голубая душа серафима!
Не она ли, бледна и убога,
Надо мною витает незримо?

Этот полог осенней порою
Не спасет ни скитальца, ни друга.
Клочья блеклые в небе зароют
Ветер-норов и ворон-ворюга.

Тусклый вой в леденящих накрапах
Возникает из дальнего гула.
Прежних весен волнующий запах
Вслед за мыслью плутает сутуло.

Но уже остриями заката
Глубину облаков пронизало!
И печаль, охватившая плато,
Овладела глазами марала.

Перевод В. Н. Ерёменко

Офорт

Мчатся кони в сверкающих шорах,
Раздувая снегов покрывало.
Схороненная в этих просторах,
Не моя ли душа бушевала?

Ослепила косящим сверканьем
И уходит в пределы иные.
Только слива цветением ранним
Раздает сновиденья немые.

Дали мертвые, мрамор бесплодный.
Белый саван касается краем.
Всадник скован равниной холодной
И молчит, тишиною терзаем.

Постигай! Тишина незабвенна.
Пусть во времени чужд и свободен.
Нет иного простора и плена.
Этот снег — моя родина родин.

Перевод В. Н. Ерёменко

91

Тарас Шевченко

Автопортрет. Оренбург, 1849

В казематі

III

Мені однаково, чи буду
Я жить в Україні, чи ні.
Чи хто згадає, чи забуде
Мене в снігу на чужині –
Однаковісінько мені.
В неволі виріс меж чужими,
І, не оплаканий своїми,
В неволі, плачучи, умру,
І все з собою заберу,
Малого сліду не покину
На нашій славній Україні,
На нашій – не своїй землі,
І не пом’яне батько з сином,
Не скаже синові: «Молись.
Молися, сину: за Вкраїну
Його замучили колись».
Мені однаково, чи буде
Той син молитися, чи ні…
Та не однаково мені,
Як Україну злії люде
Присплять, лукаві, і в огні
Її, окраденою, збудять…
Ох, не однаково мені.

между 17 и 19 мая 1847

[VII] Н. Костомарову

Веселе сонечко ховалось
В веселих хмарах весняних.
Гостей закованих своїх
Сердешним чаєм напували
І часових переміняли,
Синємундирих часових.
І до дверей, на ключ замкнутих,
І до решотки на вікні
Привик я трохи, і мені
Не жаль було давно одбутих,
Давно похованих, забутих,
Моїх кровавих тяжких сльоз.
А їх чимало розлилось
На марне поле. Хоч би рута,
А то нічого не зійшло!
І я згадав своє село.
Кого я там, коли покинув?
І батько й мати в домовині…
І жалем серце запеклось,
Що нікому мене згадати!
Дивлюсь — твоя, мій брате, мати,
Чорніше чорної землі,
Іде, з хреста неначе знята…
Молюся! Господи, молюсь!
Хвалить тебе не перестану!
Що я ні з ким не поділю
Мою тюрму, мої кайдани!

19 мая 1847

Перевод М. А. Богдановича (1891-1917)

В неволе

III

В Украине ли, в Сибири ль будут
Томить, — не всё равно ли мне?
И не забудут иль забудут
Меня в далёкой стороне, —
Мне одинаково вдвойне.

В неволе взросши, меж чужими,
Я, не оплаканный своими,
В неволе плача и умру
И всё в могилу заберу;
И сгинет след мой, как в пустыне,
На нашей славной Украине,
На нашей — не своей земле.
И не промолвит матерь сыну,
Не скажет горестно: «Молись,
Молись, сынок: за Украину
Его замучить собрались».
И что мне, — будет иль не будет
Он так молиться в тишине?
Одно не безразлично мне:
Что Украину злые люди
Приспят, ограбят, — и в огне
Её, убогую, разбудят…
Ох, как не безразлично мне!

[VII] Н. И. Костомарову

Лучи весёлые играли
В весёлых тучках золотых.
Гостей безвыходных своих
В тюрьме уж чаем оделяли
И часовых переменяли —
Синемундирных часовых.
Но я к дверям, всегда закрытым,
К решётке прочной на окне
Привык немного, — и уж мне
Не было жаль давно пролитых,
Давно сокрытых и забытых,
Моих кровавых тяжких слёз.
А их немало пролилось
В пески полей, сохой не взрытых.
Хоть рута, хоть бы что взошло!
И вспомнил я своё село, —
Кого-то в нём я там покинул?
В могиле мать, отец загинул…
И горе в сердце низошло:
Кто вспомнит, в ком найду я брата?
Смотрю, — к тебе, чтоб повидать.
Земли черней, мой друже, мать
Идёт, с креста как будто снята.
Господь, тебя я восхвалю!
За то спою свой гимн суровый,
Что я ни с кем не разделю
Мою тюрьму, мои оковы.

208