23 ноября 1920 года в Черновицах (Румыния) родился Пауль Анчел (Целан). Покончил с собой 20 апреля 1970 года в Париже.

Tenebrae

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватишь.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас —
Тело Твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

Перевод О. А. Седаковой

Tenebrae (лат. темнота, потёмки, мрак) — Тёмная утреня — у католиков обобщённое название трёх утренних служб: Великого Четверга, Великой Пятницы и Великой Субботы.

Фуга смерти

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью
пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет
своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит, а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве
там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному
а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами
пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо
как дым там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу
в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь

Перевод О. А. Седаковой

Черные хлопья

Выпал снег, сумрачно. Месяц уже
или два, как осень в монашеской рясе
мне тоже принесла весть, листок с украинских склонов:

«Представь себе, что и здесь наступает зима ныне в тысячный раз,
в краю, где течет широчайший поток:
Иакова небесная кровь, благословленная топорами…
О лед неземной красноты — их гетман бредет
с казаками в меркнущих солнцах… Дитя, ах, платок,
чтоб закутаться мне, когда шлемы сверкают,
когда эта глыба розовая трещит, когда снежною пылью рассыпается скелет
твоего отца, растоптана копытами
песнь о кедрах…
Платок, платочек, вот только узкий, чтобы сберечь
теперь, когда ты учишься плакать, тесноту мира
рядом со мной, который никогда не зазеленеет, дитя мое, для твоего ребенка!»

Осенью кровь текла с меня, мама, снег жег меня:
Искал я сердце свое, чтобы им плакать, находил я дыханье, ах, того лета.
Было оно, как ты.
Пришла слеза. Ткал я платочек.

Перевод М. А. Белорусца

Псалом

Некому замесить нас опять из земли и глины,
некому заклясть наш прах.
Некому.

Слава тебе, Никто.
Ради тебя мы хотим
цвести.
Тебе
навстречу.

Ничем
были мы, остаемся, будем
и впредь, расцветая:
Из Ничего —
Никому — роза.

Вот
пестик ее сердечно-святой
тычинки небесно-пустые
красный венец
из пурпурного слова, которое мы пропели
поверх, о, поверх
терний.

Перевод О. А. Седаковой

31 октября родился Джон Китс (1795 — 1821).

Ах, женщина! Когда вгляжусь в тебя

I

Ах, женщина! Когда вгляжусь в тебя,
То гордую, то ветрено-простую,
Ребячливо-смешливую, взыскую
Лишь света, что рождает сам себя;
Возможно ль жить, всем сердцем не любя:
Дух воспаряет в пустоту глухую,
И все-таки я снова протестую:
Ты так добра и так нежна, грубя.
Любить всевечно и любимым быть;
О, небеса! Отчаянно сражаться
Готов я, даже лоб готов разбить —
Подобно Калидору, — может статься,
Как Рыцарь Красного Креста — добыть
Победу, — но с тобою не расстаться.

II

Глаз хризопраз, и лес волос, и шея
Фарфоровая, и тепло руки —
Единство их рассудку вопреки
Тебя моложе делает, нежнее.
О, небеса! Какой здесь вид! Шалею,
Нельзя не восхититься, до тоски
Нельзя не озвереть — две-три строки
Я подарить потом тебе сумею.
Но как же ненасытен я с тобой:
Твоей улыбке не страшна остуда —
Знак острого ума, любви святой;
Меня не запугают пересуды;
Мой слух распахнут настежь, Боже мой,
Твой голос я ловлю: ах, что за чудо!

III

О, кто б забыл ту сладость, что досталась?
Кто, честно глядя, впрямь бы смог забыть?
О, Боже, блеет агнец, хочет жить,
Мужской защиты просит. Ваша жалость
Ей, агнцу, справедливо в дар досталась;
А если кто-то хочет погубить,
В руины чудо-замки обратить,
Тот — негодяй. По правде, даже малость
Вниманья милой радует, когда
Я слышу пальцев легкое касанье
Иль вижу, как в окне горит звезда,
Я чувствую: то — знак ее вниманья,
Цветок из рук ее, в ручье вода;
Лишь вырви нить — и рухнет мирозданье.

Перевод В. А. Широкова

Ода соловью

От боли сердце замереть готово,
И разум — на пороге забытья,
Как будто пью настой болиголова,
Как будто в Лету погружаюсь я;
Нет, я не завистью к тебе томим,
Но переполнен счастьем твой напев, —
И внемлю, легкокрылая Дриада,
Мелодиям твоим,
Теснящимся средь буковых дерев,
Среди теней полуночного сада.

О, если бы хотя глоток вина
Из глубины заветного подвала,
Где сладость южных стран сохранена —
Веселье, танец, песня, звон кимвала;
О, если б кубок чистой Иппокрены,
Искрящийся, наполненный до края,
О, если б эти чистые уста
В оправе алой пены
Испить, уйти, от счастья замирая,
Туда, к тебе, где тишь и темнота.

Уйти во тьму, угаснуть без остатка,
Не знать о том, чего не знаешь ты,
О мире, где волненье, лихорадка,
Стенанья, жалобы земной тщеты;
Где седина касается волос,
Где юность иссыхает от невзгод,
Где каждый помысел — родник печали,
Что полон тяжких слез;
Где красота не доле дня живет
И где любовь навеки развенчали.

Но прочь! Меня умчали в твой приют
Не леопарды вакховой квадриги, —
Меня крыла Поэзии несут,
Сорвав земного разума вериги, —
Я здесь, я здесь! Кругом царит прохлада,
Луна торжественно взирает с трона
В сопровожденье свиты звездных фей;
Но темен сумрак сада;
Лишь ветерок, чуть вея с небосклона,
Доносит отсветы во мрак ветвей.

Цветы у ног ночною тьмой объяты,
И полночь благовонная нежна,
Но внятны все живые ароматы,
Которые в урочный час луна
Дарит деревьям, травам и цветам,
Шиповнику, что полон сладких грез,
И скрывшимся среди листвы и терний,
Уснувшим здесь и там,
Соцветьям мускусных, тяжелых роз,
Влекущих мошкару порой вечерней.

Я в Смерть бывал мучительно влюблен,
Когда во мраке слушал это пенье,
Я даровал ей тысячи имен,
Стихи о ней слагая в упоенье;
Быть может, для нее настали сроки,
И мне пора с земли уйти покорно,
В то время как возносишь ты во тьму
Свой реквием высокий, —
Ты будешь петь, а я под слоем дерна
Внимать уже не буду ничему.

Но ты, о Птица, смерти непричастна, —
Любой народ с тобою милосерд.
В ночи все той же песне сладкогласной
Внимал и гордый царь, и жалкий смерд;
В печальном сердце Руфи в тяжкий час,
Когда в чужих полях брела она.
Все та же песнь лилась проникновенно, —
Та песня, что не раз
Влетала в створки тайного окна
Над морем сумрачным в стране забвенной.

Забвенный! Это слово ранит слух,
Как колокола глас тяжелозвонный;
Прощай! Перед тобой смолкает дух —
Воображенья гений окрыленный.
Прощай! Прощай! Напев твой так печален.
Он вдаль скользит — в молчание, в забвенье,
И за рекою падает в траву
Среди лесных прогалин, —
Что было это — сон иль наважденье?
Проснулся я — иль грежу наяву?

<1819>

Перевод Е. В. Витковского

12 августа 1952 года в Москве были казнены 13 членов Еврейского антифашистского комитета и среди них Перец Давидович Маркиш.

Виноград

Тянет плечи виноград,
Он вплетен в извивы кос,
Виснут гроздья из корзин,
Словно плети кос густых.
Дикой песни сходен лад
С шумом листьев, с треском лоз,
Очутился я один
Среди девушек босых.

Хватит сыпать через край,
Сок багровый наземь лить…
Ну-ка, мне в лицо швырни
Виноград босой ногой!
Выше платье поднимай —
Легче ягоды давить…

Ай да девушка! Взгляни:
Пьяный сок течет рекой.
Парень, зноем истомлен,
Лег, из тени не встает,
Мир хмельной над ним кружит,
Мысли вольные кружат.
Вслед лукаво взглянет он,
Если девушка пройдет…
И по-девичьи пищит
В чанах спелый виноград.

Бочки налиты вином,
А корзины всё несут,
К черным-исчерна кудрям
Черный никнет виноград.
Рвется ветер напролом,
Завивает юбки в жгут,
И девчонки вслед парням,
Ошалелые, глядят.

Сок выходит из чанов,
Хлещет буйная река…
Крикнет девушка: «Горим!» —
Все, смеясь, несутся к ней.
Все сбегаются на зов —
Изблизи, издалека,
Кружит хмелем огневым
Тех, кто тянет из горстей.

Соком вымазаны все,
И румянец так расцвел!
Гомон, смех… А сок течет
По рукам и по ногам.
И к раскрашенной красе
Парни липнут роем пчел,
Вмиг ко рту прилипнет рот,
Руки тянутся к рукам.

Ветвь от тяжести трещит.
Все орут, поют, кричат.
Парень с плеч корзину снял
У подносчицы своей.
Та от радости пищит,
Как под жомом виноград.
Парень девку крепко сжал,
И бока он щиплет ей.

Рвется девушка из рук,
Может, помощь ей нужна?
И подруги мчатся к ней,
Только парня след простыл.
И любая из подруг
Вся дрожит, возбуждена
Жадным бешенством парней,
От избытка жарких сил.

Никнет сумрак голубой
К влажной зелени кустов,
И во тьме девичий рой
Весь как спелый виноград.
Обдает их ночь росой,
Валит с ног любовный зов,
Бродит в жилах сок густой,
Бродит кровь, и бродит взгляд.

Всюду спелый виноград,
Гроздья мнутся среди кос,
Из больших корзин ползут, —
Всё полно и всё пьяно.
Дикой песни сходен лад
С песней листьев, с треском лоз.
Девушек, как лозы, гнут,
Жмут всю ночь из них вино!

1919
Перевод С. С. Наровчатова

* * *

Солдат, как жито, как колосья, косят,
Их много, как бурьяна на задворках.
Сюда, солдатки! Кто-нибудь да бросит
На пропитанье вам сухую корку.

Витрина жиром заплыла, намокла.
Худые дети рядом на панели.
Зубами пуль дробите эти стекла,
Сердца, ликуйте гимнами шрапнели.

Святые в тюрьмах, голь в ночлежках темных,
Стегайте жен несчастных и бездомных,
Пускай свои шарманки крутят бойко.

Куда загонит ночевать вас голод?
Днем нищенство, а ночью мрак да холод.
Днем — родина, а по ночам — помойка.

1920
Перевод Р. С. Сефа

Радуга

Шел дождь. И дождь ей не мешал. Она одним концом
На плечи каменной горы легла, как коромысло,
Потом, полнеба охватив сияющим полукольцом,
Черпнув морской воды, над тучами повисла.

Казалось, из морских глубин забил фонтан живой,
И кровь из отворенных жил внезапно запылала.
Кругом толпились облака, и радуга, как верховой,
Переметнулась через них и крепко оседлала.

Шел дождь. Светился дождь. Насквозь пронизанный зарей,
Переливался, трепетал, почти лишенный веса.
А радуга была за ним и вспыхивала над горой.
И колыхалась перед ней прозрачная завеса.

1948
Перевод Д. С. Самойлова

Шум крадется с гор

Прислушайся к ветра угрюмому вою,
К порывам рыданий, сводящим с ума:
То горы рыдают, покрытые тьмою,
Иль плачет сама непроглядная тьма?

Спроси у горы: отчего она плачет?
Не по сердцу, верно, холодный закат?
А ветер-затейник с ветвями судачит,
И ветви в ответ ему смутно гудят.

А может быть, там заблудился прохожий,
Которому с ветром бороться невмочь?
Рыданьями горный покой потревожен,
Ползет по вершинам студеная ночь.

1948
Перевод А. С. Голембы