Сегодня день рождения Леонида Николаевича Мартынова (1905 — 1980).
* * *
Не будь
Увядшим гладиолусом,
Всё ниже голову клоня,
Не говори упавшим голосом,
Что это всё из-за меня.
Я силищей такой могучею
Не помышляю обладать,
Чтоб жгучим зноем, тёмной тучею
Твою нарушить благодать.
Ты это знала и тогда ещё,
В начале ветреного дня,
И не тверди мне убеждающе,
Что это всё из-за меня!
Воспоминания
Надоело! Хватит! Откажусь
Помнить все негодное и злое —
Сброшу с плеч воспоминаний груз
И предам забвению былое.
Сбросил! И от сердца отлегло,
И, даря меня прохладной тенью,
Надо мною пышно расцвело
Всезабвенья мощное растенье.
Но о чем мне шелестит листва,
Почему-то приходя в движенье
И полубессвязные слова
В цельные слагая предложенья?
Либо листья начал теребить
Ветерок, недремлющий всезнайка:
— Не забыл ли что-нибудь забыть?
Ну-ка, хорошенько вспоминай-ка!
Либо птичьи бьются там сердца,
Вызывая листьев колебанье?
Но перебираю без конца
Я несчетные воспоминанья.
Не забыл ли что-нибудь забыть?
Ведь такие случаи бывали!
… Нет! Воспоминаний не убить,
Только бы они не убивали!
Удача
Жизнь моя все короче, короче,
Смерть моя все ближе и ближе.
Или стал я поэтому зорче,
Или свет нынче солнечный ярче,
Но теперь я отчетливо вижу,
Различаю все четче и четче,
Как глаза превращаются в очи,
Как в уста превращаются губы,
Как в дела превращаются речи.
Я не видел все это когда-то,
Я не знаю… Жизнь кратче и кратче,
А на небе все тучи и тучи,
Но все лучше мне, лучше и лучше,
И богаче я все и богаче.
…Говорят, я добился удачи.
1951
Дневник Шевченко
Теперь,
Когда столь много новых книг
И многому идет переоценка,
Я как-то заново прочел дневник
Шевченко.
И увидел я Шевченко —
Великого упрямца, хитреца,
Сумевшего наперекор запретам
Не уступить, не потерять лица,
Художником остаться и поэтом,
Хоть думали, что дух его смирят
И памяти о нем мы не отыщем.
Итак,
Таивший десять лет подряд
Свои творения за голенищем,
Уволенный от службы рядовой,
Еще и вовсе не подозревая
Своей грядущей славы мировой,
А радуясь, что вывезла кривая,
Устроился на пароходе «Князь
Пожарский» плыть из Астрахани в Нижний.
Компанья славная подобралась.
И ближнего не опасался ближний:
Беседуя, не выбирали слов,
Сужденья становились все бесстрашней.
Был мил владелец рыбных промыслов,
Еще милее — врач его домашний.
И капитан, прекрасный человек,
Открыв заветные свои портфели,
Издания запретные извлек,
И пассажиры пели, как Орфеи.
Читались хомяковские стихи,
Вот эти: «Кающаяся Россия»,
И обличались старые грехи:
Мол, времена пришли теперь такие,
Что в либеральный лагерь перешел
И Бенедиктов даже.
Вы бы знали,
Как он, певец кудряшек, перевел
«Собачий пир» Барбье!
В оригинале
Стихотворение звучит не столь
Блистательно, как в переводе этом.
Не стало Тормоза — ведь вот в чем соль!
И Бенедиктов сделался поэтом.
Вот что рука Шевченко в дневнике
С великим восхищеньем отмечала.
И «Князь Пожарский» шлепал по реке,
Машина все стучала и стучала.
Погода становилась холодна,
Готовя Волгу к ледяным оковам.
Пройдя Хвалынск, читали Щедрина.
«Благоговею перед Салтыковым»,—
Писал Шевченко.
К жизни возвращен,
Он радовался и всему дивился.
Так в Нижний Новгород и прибыл он,
И в Пиунову Катеньку влюбился,
И возмечтал, что «Фауста» прочесть
Она должна с нижегородской сцены.
Но, глупая, отвергла эту честь
И страсть его отвергнула надменно.
И все-таки он духом не поник:
— А я-то думал, что она святая!
И многое еще
Вместил дневник,
И волновался я, его читая.
Смотрите!
Вот как надобно писать
И мемуары и воспоминанья,
Писать, чтоб душу грешную спасать,
Писать, как возвращаясь из изгнанья!
Писать, чтоб сколько уз ни разорви
И в чьем ни разуверься дарованье,
А получилась повесть о любви,
Очарованье, разочарованье!
Писать как дикий, чтоб потом тетрадь
Без оговорок ринуть всем в подарок
И снова воскресать и умирать
Таким, каким родился,— без помарок!
1967
