26 мая родилась Наталья Евгеньевна Горбаневская (1936 — 2013).
* * *
Москва моя, дощечка восковая,
стихи идут по первому снежку,
тоска моя, которой не скрываю,
но не приставлю к бледному виску.
И проступают водяные знаки,
и просыхает ото слез листок,
и что ни ночь уходят вагонзаки
с Казанского вокзала на восток.
* * *
В аквариум света вплывешь, поплывешь близорукою тенью
и влажной рукой проведешь по границе незримой
задернешь завесу и горько предамся и тьме и смятенью
пронзая рыданьем родимый пейзаж полузимний
Раскатаны полосы черного льда на промокших аллейках
алеют полоски зари в бахроме абажура
скамеечка скользкая слезная полночь немолчная флейта
все дергает за душу как за кольцо парашюта
И к этим до дна промороженным и до горячки простывшим
впотьмах распростертым убогим моим Патриаршим
прильну и приникну примерзну притихну поймешь ли простишь ли
сбегая ко мне по торжественным лестничным маршам.
«Как вольно дышит Вильно по холмам». Читает автор
* * *
Как вольно дышит Вильно по холмам —
как я после последнего объятья.
Но почему задернуты распятья?
И почему расстаться надо нам?
Под пеленою пыли дождевой,
под мартовскою снежною завесой
ответит голос за рекой, за лесом,
за Польшею и, значит, за Литвой.
Откликнется и скажет, почему,
и скажет: Ни к чему твой плач ему.
И этот тихий голос на горе —
как дрожь души на утренней заре.
* * *
Сотру со лба соленый след работы.
Слепа, и слепну, слов не нахожу.
Да не судимы… Я и не сужу,
но вам бы наши, ваши нам заботы.
А балагур гоняет анекдоты
и ходит по смертельному ножу,
а я в кулак сожмусь и удержу
и хохот, и рыданье до икоты.
Глухая и незрячая толпа,
как тяжесть атмосферного столба,
но толща океана тяжелее.
Во всю свою недолгую длину
я как моллюск, придавленный ко дну,
и все еще о ком-то сожалею.
* * *
Погружение, круженье
в той пучине бессловесной,
где отказывает зренье,
слух смолкает бесполезный.
Отряханье праха с пуха,
отрицанье отрицанья,
внешний мир — как оплеуха
на щеке, когда лица нет.
Когда нет лица, ни ока,
ни упрямящейся плоти,
когда тайна только срока
ждет, застыв на повороте.
Тайна хвороста и хвори,
тайна возраста и взора,
тайна ветра, волн и воли,
прославленья и позора.
И, обнявшись с этой тайной,
чая, что настанут сроки,
ты, душа, — как гость случайный
в этом доме, в этом доке.
В этом досуществованьи
не спалить в печи поленья,
как не рассказать словами
таинство Пресуществленья.
