15 декабря родилась Нина Ивановна Гаген-Торн (1900 — 1986).

Барак ночью

Хвост саламандры синеет на углях,
Каплями с бревен стекает смола,
Лампочки глаз, напряженный и круглый,
Щупает тени в далеких углах.

Чья-то ладонь в темноте выступает,
Дышит тяжелыми ребрами дом.
Бьется, как птица под крышей сарая,
Маленький Эрос с подбитым крылом.

1939, Колыма

* * *

Что же? Значит истощенье?
Что же — значит, изнемог?
Страшно каждое движенье
Изболевших рук и ног.
Страшен голод: бред о хлебе.
“Хлеба, хлеба” — сердца стук.
Далеко в прозрачном небе
Равнодушный солнца круг.
Тонким свистом клуб дыханья,
Это — минус пятьдесят.
Что же? Значит умиранье?
Горы смотрят и молчат.

1940, Эльген, Колыма

Возвращение

Как странно тем, кто видел Смерть,
Вернуться в жизнь опять.
Вложить персты в земную твердь
И вкус и запах ощущать:
Тяжелых бревен слышать вес,
На стеклах — легкий пар,
В снегу от окон светлый крест,
И тюль, и самовар,
И кем-то мытый лак полов,
И чей-то отчий дом.
А ты пришел из страшных снов,
С котомкой за плечом.
Был сдвинут смысл привычных дел,
Шел бой. И в пустоте
Ты даже думать не умел
О том, как жили те,
Кто оставался за чертой,
В спокойной Лете лет.
Как странно тем прийти домой,
Кто видел смерти свет!

1943

* * *

Горькой ягоды рябины
Круто кисти созревают.
Чья-то кровь падет безвинно?
Что судьба уготовляет?
Ходит благостная осень,
В желтых листьях солнца много.
Страхом наши души косит
Непонятная тревога:
Не углом летели гуси —
Лавой серые летели…
Смерть, как яблоко, раскусит
Мир, что мы недоглядели.

* * *

Тишина. Рвет сгустившийся мрак
Лай далекий собак.
Не поют петухи.
Тихо ходят стихи,
Забираются в дом.
Пошептались с котом
И уселись в углу.
Вон сидят на полу,
Еле слышно звеня, —
Ожидают меня.

Сегодня день рождения у Галины Даниелевны Климовой.

Сирень

Вскипает через край, до вздора, до угара,
свой тыча крест в четыре лепестка,
сшибает ветры, виснет у виска
безудержной сирени Ниагара.

Лиловый ливень — выше всех наград —
спасенье от мучительной мигрени,
гнездо сирен, где в броских брызгах тени
мифические сны наводит сад.

И в беспричинном приступе тоски,
лишая воздух чувства равновесья,
вдруг Врубеля — в пять лепестков мазки,
нарубленных букетов поднебесье

цветет неделю, две… хоть жизнь сошла уже
и разбросала цвет ржавеющего дара,
чтоб мне блажить в прискорбном кураже
или чудесничать, как в мае Ниагара.

Александру Ревичу

1

Сошью тебе небо из птичьих клиньев
на скорую руку,
на живую нитку собранных ливней
на всю округу…
Такое небо — как лоскутное одеяло,
чтобы пело, и летало, и сияло
под духовую музыку, под ветерок
от дудочки губ моих, под рэп и рок
до семи небес и с начала…
Даже месяц взыграл! Полон рог
молодого вина… Не пора ли виниться?
И ты — как юнец, и я — как юница.
И нимбом пернатым над нами венок —
зяблики, пеночки и вьюрок,
чтобы друг в друге нам пробудиться,
пока мир так нежен и так одинок.

2

…и дожили до зимнего времени,
всякий снег узнавая в лицо,
будь он вождь африканского племени,
с голубиное — вдрызг — яйцо.
Он то падал, то шёл чуть живой
сечкой, хлопьями, пылью, пельменями,
сам в себя уходя с головой
по крутому пробору на темени,
по касательной всех, по косой,
чтоб за стрелкой успеть часовой,
разлетевшись до летнего времени…

3

Ну, при чем здесь война?
Просто пёстрое лето,
Страна Девятнадцати Лет.
Было — и нет.
Александр Ревич

…не шёлковый — за версту видать,
в рубашке родившийся воевать,
с породистым бантом на шее,
с прискоком крапиву потешной саблей срубая,
дёру давал от злого бабая,
а ночью с портрета напуган Блоком
в космах как у бабы-яги…

Руки в ноги, беги,
поднимай рукопашный свой космос,
боец, огурец, шальной оголец,
под огнём и в плену 41-го летом,
а потом ползком по Азову зимой,
чтоб, варясь до костей в сталинградском котле,
вынырнуть — как из утробы — поэтом
и раненой волей дышать на земле
с осколком в боку, со стихами солдата
в составе штрафбата, в самом соку,
в Стране Девятнадцати Лет.

Было — и нет.

* * *

Завтра верные выйдут слова из руин или зимних берлог,
из нутра и дупла, из глухого угла:
и глагол, и союз, и предлог.

Выйдут валом из берегов, из себя, точно дети в сквер,
без прикрас, лишних глаз или фраз,
полагаясь на музыку сфер.

Почерк воздуха и воды неразборчив: то хлябь, то твердь, —
до грозы, до слезы и до точки росы,
в которой любовь и смерть.