Стихотворение дня

поэтический календарь

Даниил Хармс

30 декабря 1905 года родился Даниил Иванович Ювачёв [Хармс]. Умер от голода 2 февраля 1942 года в тюремной больнице в Ленинграде.

Утро (пробуждение элементов)

Бог проснулся. Отпер глаз,
взял песчинку, бросил в нас.
Мы проснулись. Вышел сон.
Чуем утро. Слышим стон.
Это сонный зверь зевнул.
Это скрипнул тихо стул.
Это сонный, разомлев,
тянет голову сам лев.
Спит двурогая коза.
Дремлет гибкая лоза.
Вот ночную гонит лень —
Изо мха встаёт олень.
Тело стройное несёт,
шкуру тёмную трясёт.
Вот проснулся в поле пень:
значит, утро, значит, день.
Над землёй цветок не спит.
Птица-пигалица летит,
смотрит: мы стоим в горах
в длинных брюках, в колпаках,
колпаками ловим тень,
славословим новый день.

всё

18 января 1930

Карпатами — горбатыми

Всю покорив Азию
На метле теперь несусь над Карпатами.
Деревяшка лесная к земле пригнулась
Хромая старуха бежит за цыплёнком
Длинной ногой через лужи скачет
А короткой семенит по травке

Всю покорив Азию
На метле теперь несусь над Карпатами
Треплет ветер колпак на моем затылке
Режет ветер ноздри мне
Под рубашку залетает
Раздувает рукава
Вон гора на моем пути
Палкой гору моментально сокрушаю
Орла тюкнул по голове палкой
Он вниз полетел как бумажка
Хлоп! Воробей в моём кулаке
Ногами болтаю.
Горный воздух глотаю.
Летит моё тело.
Какое мне дело

<1933>

* * *

Царь вселенной,
Царь натуры,
Царь безыменный,
не имеющий даже определённой фигуры.
приходи ко мне в мой дом
будем водку вместе жрать
лопать мясо, а потом
о знакомых рассуждать.
может божеский автограф
поднесёт мне твой визит,
или может быть фотограф
твой портрет изобразит.

27 марта 1934

Размышление о девице

Прийдя к Липавскому случайно,
Отметил я в уме своем:
Приятно вдруг необычайно
Остаться с девушкой вдвоем.

Когда она пройдет воздушной
Походкой — ты не говоришь;
Когда она рукой послушной
Тебя коснется — ты горишь;

Когда она слегка танцуя
И ножкой по полу скользя
Младую грудь для поцелуя
Тебе подставит, — то нельзя

Не вскрикнуть громко и любезно,
С младой груди пылинку сдуть,
И знать, что молодую грудь
Устами трогать бесполезно.

21 января 1935

* * *

Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.

Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.

И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.

Но если как–нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.

1937

Удивительная кошка

Несчастная кошка порезала лапу –
Сидит, и ни шагу не может ступить.
Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу
Воздушные шарики надо купить!

И сразу столпился народ на дороге –
Шумит, и кричит, и на кошку глядит.
А кошка отчасти идет по дороге,
Отчасти по воздуху плавно летит!

1938

125

Евгений Рейн

Сегодня день рождения у Евгения Борисовича Рейна.

Е. Рейн и И. Бродский. Декабрь 1973, Ленинград

«Музыка жизни». Читает автор

Музыка жизни

Музыка жизни — море мазута,
ялтинский пляж под навалом прибоя.
Музыка жизни — чужая каюта…
Дай же мне честное слово, прямое,

что не оставишь меня на причале,
вложишь мне в губы последнее слово.
Пусть радиола поет за плечами,
ты на любые заносы готова.

Флейты и трубы над черным рассудком
Черного моря и смертного часа —
этим последним безрадостным суткам,
видно, настала минута начаться.

Белый прожектор гуляет по лицам
всех, кто умрет и утонет сегодня,
музыка жизни, понятная птицам,
ты в черноморскую полночь свободна.

Бьются бокалы, и падают трапы,
из «Ореанды» доносится танго,
музыка жизни, возьми меня в лапы,
дай кислородный баллон акваланга.

Что нам «Титаник» и что нам «Нахимов»?
Мы доберемся с тобою до брега,
этот спасательный пояс накинув,
и по пути подберем человека.

В зубы вольем ему чистого спирта,
выльем на душу «Прощанье славянки»,
музыка жизни — победа, обида,
дай мне забвенья на траурной пьянке.

Слышу, что катит мне бочку Бетховен,
Скрябин по клавишам бьет у окраин,
вышли спасательный плот мне из бревен,
старых органов, разбитых о камень.

Тонут и тонут твои пароходы,
падают мачты при полном оркестре,
через соленую смертную воду
пой мне, как раньше, люби, как и прежде.

«Электричка 0-40». Читает автор

Электричка ноль-сорок

В последней пустой электричке
пойми за пятнадцать минут,
что прожил ты жизнь по привычке,
кончается этот маршрут.
Выходишь прикуривать в тамбур,
а там уже нет никого.
Пропойца, спокойный, как ангел,
тулуп расстелил наголо.
И видит он русское море,
стакан золотого вина,
и слышит, как в белом соборе
его отпевает страна.

* * *

Жизнь, кажется, висит на волоске.
А. Ахматова

Второпях, второпях —
уходила невнятно и грубо, —
постояла в дверях
и цедила сквозь сжатые зубы
два-три слова.
Я так их пытался понять и не понял…
Подошел, потоптался, взял за руку, все-таки обнял:
— Ну, прощай…
— Ну, прости…
— Навсегда?
— Знаешь сам, не иначе.
— Подожди.
— Отпусти.
— Будь здорова. Желаю удачи. Подними воротник.
— Не твоя эта больше забота.
… Этих плеч подкладных
и пальто из того коверкота
я не видел сто лет и теперь никогда не увижу.
— Что ты шепчешь «в столе»? Что в столе?
Мне не слышно, поближе
подойди. А? Но это пустяк,
фанфаронство, бирюльки.
— Что поделать? Пусть так!
— Я пойду постою в переулке.
Посмотрю, как смешаешься с темной осенней толпою.
Что ты маешься? Что ты? Не плачь, я не стою
этих слез. Просто ты — моя жизнь,
а не женщина,
что иногда называют этим именем…

1970

«Памяти Витебского канала в Ленинграде». Читает автор

Памяти Витебского канала в Ленинграде

А. Кушнеру

Здесь был канал. Последний раз я видел
лет шесть назад, смешавшийся с рекой.
Зловонный, липкий, словно отравитель,
циан расположивший под рукой.
В послевоенных сумерках мелькая,
его волна катила времена,
и мелкая, но, в сущности, рябая,
она в Фонтанку падала до дна.
Она была настолько тяжелее
чужой воды, и, верно, был резон
зарыть канал; но я его жалею,
и для меня не высыхает он.
Сюда от Царскосельского вокзала
я приходил; мне помнится вокзал,
я пропускал трамваи, как раззява,
канала никогда не пропускал.
Над ним электростанция дымила,
морская академия жила,
и все, что было мило и немило,
его вода навеки унесла.
Весь этот век, когда мы победили,
всю эту жизнь, что проиграли мы,
прожекторы, которые светили
на лозунги среди глухой зимы.
В ночном бушлате, бутсах и обмотках
курсанты погружались в катера,
и карабины брякали на скобках,
на этих сходнях в пять часов утра.
Я это видел сам и не забуду,
меня война сгубила и спасла.
Она со мной, и мой канал — покуда
я жив еще, до смертного числа.
Закопан, утрамбован по уставу,
и все-таки на свете одному
дай мне воды запить мою отраву,
канал, как Стикс впадающий в Неву.

53

Георгий Раевский

29 декабря родился Георгий Авдеевич Оцуп [Раевский] (1897 — 1963).

* * *

Спасайтесь вплавь, на бревнах, на плотах,
На лодках парусных, — на чем попало:
Нас предала земля, и на полях,
Как серп, волна гуляет. Все пропало!
Не злаки, нет, не мирные хлеба,
Мы ветер сеяли, слепое племя,
И бурю жнем. О, гневная судьба!
О, страшное, безжалостное время!

* * *

Внезапно вспыхнули два ярких света:
Два фонаря. Разбрызгивая грязь
Огромными колесами, карета
Стремительно куда-то пронеслась.
Неудержимый бег! Одно мгновенье:
Огни, колеса, резкий поворот, —
И все. — Какое странное волненье…
Густой туман ложится. Дождь идет.

* * *

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь,
Но стакан и простое вино;
Не в пурпурной одежде торжественный гость —
В тесной комнате полутемно,
И усталый напротив тебя человек
Молчаливо сидит, свой же брат,
И глаза из-под полуопущенных век
Одиноко и грустно глядят.
Ты наверное знаешь, зачем он пришел:
Не для выспренних слов и речей.
Так поставь же ему угощенье на стол
И вина неприметно подлей.
Может быть, от беседы, вина и тепла
Отойдет, улыбнется он вдруг, —
И увидишь: вся комната стала светла
И сияние льется вокруг.

* * *

Ты задремала, друг, а я — в который раз —
Гляжу на тонкие морщинки возле глаз,
На голову твою, где седина все чаще
Мелькает в волосах. — В простой и настоящей
Любви моей к тебе что может изменить —
Свидетельница лет — серебряная нить?
Уходит молодость с ее излишним шумом,
Но не становится холодным и угрюмым
Окрестный этот мир. Быть может, лишь теперь,
И после стольких бед, обид, потерь,
Все, что туманилось, металось и томилось,
Глубокой тишиной спокойно озарилось.

104