7 марта был день рождения у Ирины Александровны Ермаковой.

* * *

в шестом вагоне холодно как в Польше
но дымно
состав запшикает и содрогнется длинно
но позже
меняя страстные согласные колеса
на водку
и окна блюзовая тьма облапит кротко
и чай — заносит
и пан кондуктор пан качельный пан коверный
округлый пар летящий накось на подносе
снег заоконный бурный черный свинг рессорный
мелькнет костер костеловидный на откосе
удар — хоп-стоп — рывок — мятель

ай пан Варшава пан Варрава пан таможный
шмональный пан оральный пан и всевозможный
и просто Пан и коридорная свирель
метель

частят и в стороны шарахаются елки
и сна готического сна плывет кусок
длиной в страну — плывет себе на средней полке
домой плывет — ногами на восток

* * *

Душно
не спишь и ждешь
воздух тяжел недви́жим
Господи даждь нам дождь
врежь по засохшим крышам
располосуй хлябь
огненными углами

Грохнул и — кап да ляп —
всхлипывает над нами

Кап — не достал земли
ляп — пересверк протяжный
чад Своих утоли
семя великой жажды
каждую тварь омой
гулкоревучим — зрячим
господибожемой —
смой все к чертям собачьим

Звякнул по проводам
зыркнули струи-змейки
гул пошел по листам
глине душе-жалейке

С ревом — чего жалеть —
тучный мешок распорот
свищет и хлещет плеть
ливень идет на город
тьмущую тьму кося
сущую сушь взрывая

Господи вот я вся
мокрая но живая

* * *

Двойного зренья фокус точный
разводит я на я и я —
привычный мир и мир заочный, —
двоится жажда бытия.

Так, с двух сторон гонима жаждой,
я перекресток рассекла,
таксиста глас многоэтажный,
вой тормозов и бой стекла.

Мигает глазом цвета пекла
свернувший шею светофор,
гудят гудки, ты чё, ослепла? —
кричит испуганный таксёр.

О нет! — мне видно все отсюда:
и горний ток, и дольний рев,
как в точку сдвоенное чудо
на перекрестке двух миров.

Незабудка

Из тьмы горящей, жгучей тесноты,
Из живота земли, ее желудка,
Нутра, ядра, кормящей магмы чуткой,
Пропарывая памяти пласты,
Бикфордов стебель тянет незабудка
Сквозь залежи привычной мерзлоты.

Сквозь андеграунд, стрелки и пути,
Прожженный легион колен безвестных,
Глухие корни красноземов местных,
Чтоб только эскалаторы пройти —
Вверх, где на голубом глазу небесном
Она еще невидима почти.

Навылет, разжимая лепестки,
На этот свет — от смерти многослойной —
Где времена — роскошно-перегнойны
Под плотными наносами пурги.
И от тычинок огненных спокойно
Расходятся подземные круги.

За ней искрится рыжий дымный хвост,
И отчий ад веселый — вслед, внахлест
Ей шлет то волны лавы, то цунами,
Чтобы она, смеясь, взошла над нами
И, наконец, раскрылась в полный рост.

* * *

ловец ненаглядный сидит над водой
на склоне на лоне на фоне погоды
моллюском оброс бородой лебедой
а годы проходят всё лучшие годы

а медленный колокол ходит в груди
сминает ли ребра гудит ли по ком-то
да так что ни дрогнуть ни глаз отвести
от вечно другой полосы горизонта

забытая снасть растворилась в траве
светила текут проливаются грозы
и гнезда свивая в его голове
трепещут идеи пусто́ты стрекозы

мерцает улов неотвязно паря
о солнечный лотос! о лица любимых!
детали подробностей неуловимых
скользящие мимо

нездешний за ворот бежит холодок
плывут пароходы летят самолеты
салют тебе ловчий чудесный цветок
лохматый итог невозможной свободы

Сегодня день рождения у Марии Вячеславовны Фаликман.

Ноябрь. Фонтанный

Шла по петербургскому двору, снегом заметённому,
оставляла тёмные следы, обходила дерево.
Вновь её увижу и замру, вновь по взгляду тёмному
пробежит обыденность беды. Всё давно потеряно.

Может, и не всё, и не беда, раз уж мы в подвальчике
тесном и прокуренном глядим кадры кинохроники.
Словно под забором лебеда, вырастают мальчики,
словно одуванчиковый дым, сгинули поклонники.

Вот она и мечется одна над Невой нефритовой,
замотала голову платком, попросту, по-бабьему.
Господи, не требуй пить до дна, веры не испытывай,
если начал сомневаться в ком, лучше сил прибавь ему.

Вновь метёт позёмка, клонит в сон, тает снег на вороте.
Что почём и кто кому под стать, разглядят историки.
Если Бог и сохраняет всё в этом стылом городе,
где же это всё теперь искать, как не в этом дворике?

2005, 2010

Загадка

Постаревшая на сутки,
над Кремлем висит луна.
Я хожу под ней одна —
мне плевать на предрассудки.

Выпрямившись в полный рост,
радуюсь луне нерезкой,
музыке пифагорейской —
звону молчаливых звезд.

Мне светло, хотя на деле
мрачен Кремль и не обжит.
Но неделя пробежит,
и еще одна неделя,

а потом — сюжет не нов:
выйдет месяц из тумана
вынет ножик из кармана
пифагоровых штанов,

посрезает звезды с башен
и исчезнет в облаках,
всех оставив в дураках —
деловит и бесшабашен.

И опять бродить одной,
ковыряя в зубе спичкой,
вдоль родной стены кирпичной
под стареющей луной.

Подскажите, что со мной?

* * *

Как пронзительно прост уют в этих домиках вдоль залива, как светло и неторопливо здесь стареют и кофе пьют, как легко уходящий день прорастает в раннее утро, как беспечно и всё же мудро перепутаны свет и тень в кронах сосен и в кружевных пятнах солнца на водной глади, а иначе чего бы ради так хотелось взглянуть на них, на песок по тропе лесной выходить в ненужной панаме, и сидеть тут целыми днями, и смотреть, как сплошной стеной низвергается небосвод, поседевшие сосны моя, сопрягая залив и море, мощь соленых и пресных вод.

В беспредельную эту мощь, словно в плед, с головой ныряя, ты поймешь, что иного рая ты, пожалуй, и не поймёшь. Да и где еще сможешь ты, хлопотун, непоседа, пешка, кофе пить и стареть неспешно, без метаний, без маеты, так же верно, как лес растёт — знай себе, процветай и множься, а оступишься ли, споткнешься — и под мышки подхватит тот, чья невидимая рука волны треплет по пенным гривам и разматывает над заливом полосатые облака.

Август 2011

* * *

в незапамятном году в мятую тетрадь
я, как водится, иду строки собирать
я ещё не поняла, чем за них платить,
и спешу свои дела в слове воплотить

все вокруг меня идут, вот и я иду,
листья липы там и тут плавают в пруду,
и ложится между строк, трещин, снов и ям
лёгкий липовый листок, жёлтый по краям

нынче – лист, а завтра – прах, он не там, а тут,
но в болотных сапогах дворник входит в пруд,
выгребает листья прочь, делит труд со мной,
погружает строки в ночь, гасит свет дневной

ночь, где все кричат во тьму кто во что горазд,
не поможет никому, ничего не даст,
но в награду за труды нам наверняка
будут чистые пруды, лёгкая строка

разойдёмся налегке сны вверять зиме,
а в укромном уголке, а в кромешной тьме
мятой памяти моей раскрошится в срок
между двух осенних дней высохший листок

2016–2019

3 февраля в Москве скончался Евгений Владимирович Витковский.

* * *

Не понять – не постичь – не сберечь – не увлечь – не помочь.
На задворках Европы стоит азиатская ночь.

Это клён одинокий руками разводит беду.
Это лебедь последний крылами колотит по льду.

Это гибнет листва, это ветер над нею поник.
Это в городе ночью звучит неизвестный язык.

Только миг обожди – и застынет река в берегах.
Только миг обожди – и по горло потонешь в снегах.

Для кого – для чего – отвернись – притворись – претворись
В холодеющий воздух, стремящийся в гулкую высь.

… Что ж, лети, ибо в мире ноябрь, ибо в мире темно,
Ибо в небе последнем последнее гаснет окно,

Ибо сраму не имут в своей наготе дерева,
Ибо в песне без слов беззаконно плодятся слова.

Плотно уши заткни, сделай вид, что совсем незнаком
С этим странным, шуршащим меж листьев сухих языком.

Он неведом тебе, он скользящ, многорук и безлик –
Это осени клик, это пламени длинный язык.

Это пламя голодное жёлтые гложет листы,
И поручен ему перевод с языка темноты.