Сегодня день рождения у Анатолия Генриховича Наймана.

«Хоть картина недавняя, лак уже слез». Читает автор

* * *

Хоть картина недавняя, лак уже слез,
Но сияет ещё позолотою рама:
Две фигуры бредут через реденький лес,
Это я и прекрасная старая дама.

Ах, пожалуй, её уже нет, умерла.
Но опять как тогда (объясню ли толково?)
Я ещё не вмешался в чужие дела,
Мне никто не сказал ещё слова плохого.

Кто был жив, те и живы, на воле друзья,
Под ногами песок и опавшая хвоя,
Кто-то громко смеётся — наверное, я,
В этих пепельных сумерках нас только двое.

Всё, что нам пригодится на годы вперёд,
Можно выбрать из груды ненужного хлама,
Мне об этом с усмешкой в тот траурный год
Говорила прекрасная старая дама.

Да, конечно, её уже нет, умерла.
Но о том, как мне жить, ещё не было речи,
Кто-то жалит уже́ — но ещё не со зла,
Электричества нет — но и лучше, что свечи.

Печь затопим, заброшенный дом оживим,
И подружимся с кем-то из призраков местных,
И послушаем Моцарта — о, херувим,
Он занёс к нам те несколько песен небесных.

Хорошо… И хотя никакому ключу
Не открыть погребённую в хламе шкатулку,
Я теперь ни при чём и, когда захочу
Выхожу на последнюю эту прогулку.

Свет осенний по-прежнему льётся с небес.
День безветренный. Тихо. И держатся прямо
Две фигуры, бредя через реденький лес:
Это я и прекрасная старая дама.

<1969>

* * *

Лил сильный дождь, и бил фонтан. Свисали
к земле аллеи тополей и флаги
над клубом с акварелью на фасаде
растекшейся. Сам свет был образ влаги.

И непонятно, свежесть или сырость
дразнила нервы, или вместе обе,
художнику в короткой, как на вырост
надетой век назад, холщовой робе.

И хоть угадывались трель романса
и шарм тепла за дверью, но в бульваре,
в струе и в павильоне образ массы
просвечивал. Не творчества, а твари.

Слова не доходили из-за шума
воды и листьев, но похож на Фета
мотив казался. И вздувалась шуба
бобровых туч над клубом «Эстафета».

Софье четыре с половиной

Давай пойдем погулять, а чтобы назад,
не заблудившись, вернуться, точней прицелься
словами в вещи, но не спеши назвать
бабочку золушкой — что как она принцесса?

Решай, то коза звенит или блеет комар —
имей в виду: то, что делается на пробу,
это навеки. Я, например, захромал,
потому что устал — а думал, ищу дорогу.

Давай, ты будешь журавль, я буду жираф —
высокий, пока на лазурь ты не сменишь глину;
или, давай, ты море, а я корабль,
гонящий волну параллельно птичьему клину.

Короче, ты будешь что-то, что лишь бегом
передвигалось в веках при рабынях и боннах, —
что-то, чье имя, дающееся испокон
времени, принадлежало и мне, Ребенок.

«Да что, в самом деле, случилось?» Читает автор

* * *

Да что, в самом деле, случилось?
Ну, рад умирать, ну, не рад.
Ведь это от музыки чисел
свобода — не так ли, Сократ?

Ее еще нужно услышать,
а если ты глохнешь, щегол,
не проще ли струнами вышить
для голоса темный чехол?

Не в такт и не счетом уйти мы
согласны — а с тем, что болит,
не звук, а лучи паутины
покинуть — не так ли, Эвклид?

Не жалуйся, лютня, что узко
последнее было жилье.
Ах, музыка, музыка, музыка,
ведь я еще помню ее.

Сегодня день рождения у Андрея Николаевича Нитченко.

* * *

Блаженны недолюбленные. Им
невыносимее, чем нелюбимым.
Свихнуться не хочу, душа, поспим.
Простого сна, где вещи неделимы.
Ни выправить, ни крикнуть, ни спросить —
кому нужда в подобном произволе —
кто наши жизни делит на часы,
смерть надвое, и музыку на доли?
И разве не понятнее душе —
под ливень, в ночь — чтоб вымокнуть мгновенно.
Вот дом, который не достроил Джек —
так и стоящий за углом вселенной.
Там мы живем, привычные к жилью,
там к бесконечности стремится вьюга.
А сон и расстояние — к нулю.
И мы не спим. И смотрим друг на друга.

«Тень фотографа». Читает автор

Тень фотографа

Из чёрно-белых и цветных
домашних фото — юность, старость —
загадочнее остальных,
где тень фотографа осталась.

А вот ещё одна — торец,
нет, памятника часть, похоже,
и облако, и мой отец,
который здесь меня моложе.

Но тень фотографа — извне
к нему проросшая полоска —
и фантастичней и страшней
уродцев Йеронима Босха.

У края карточки — скорей
у края памяти и зренья.
Откуда тень? Следи за ней —
смотри, и на стихотворенье

она ложится. Не пойму —
еще не отыскал причину —
не ей — испугу своему.
Откуда. Солнце било в спину.

* * *

Анна — подкидыш природы у музыки на воспитанье,
помнит о возвращенье.
В цвете ли, звуке — пенье — рисует, тянет
ноту бессонную, медленную, как время,
воду проточную, медленную, литую,
в полночь и в полдень — и говорит со всеми.
Кто ее спрашивает, кто ее испытует?

Я не читаю книгу, это не книга,
Это не зренье, это танец и вера,
Это не музыка, это канатоходец,
Это не голос, это шумящее дерево,
Это не дерево, это вчерашний вечер, это зима
медленно наступает.
Это не дерево, это кто-то играет.

Врач, сосчитай мой пульс на запястье скрипки.

* * *

Я думал — он воздуха горного имя,
где выстрел ударит и эхо, шатаясь,
обходит ущелья, срываясь, взбираясь,
и падает вниз, исчезая в стремнине —
вот Лермонтов. Да перекрёстком пустым
он веткою выникнет из темноты.
Ещё он — те валенки, полные снега,
светила январские в чёрной оправе,
еловые пагоды, сердце от бега —
во что нас, уснувших, земля переплавит —
в стихию и форму, в растения, в ветром
гонимую стаю, иначе б не вынес
язык, что при жизни — одежда на вырост,
но тесен для родины новой, посмертной.