Стихотворение дня

поэтический календарь

Андрей Ширяев

18 апреля родился Андрей Владимирович Ширяев (1965 — 2013).

«Ты тянешь меня к себе». Читает автор

* * *

ты тянешь меня к себе бросаешь меня лицом
на дымные жемчуга рассыпанные кольцом

по нежным твоим холмам по ласковому песку
ведёшь по колено вброд к поющему тростнику

на самом краю луны и крика и торжества
где складывает река холодные рукава

на дне твоего дождя на падающем листе
на вспыхнувшем наготой напрягшемся животе

становится мой восторг и твой драгоценный страх
вращением солнц и птиц в расширившихся зрачках

ты тянешь меня как звук — так властно, так торопя…
И я остаюсь в тебе. В тебе — и после тебя.

2013

«Светает. Океан перебродил». Читает автор

* * *

Светает. Океан перебродил
и двинулся в предгорья — вал за валом.
Движенье рыб. Движение светил.
Такая мощь в неспешном, небывалом,
неумолимом празднике воды,
что даже вихрь, косматые следы
несущий вдаль по черепашьим скалам,
притихнет и пополнит легион
гранитных волн.

Я жду восхода. Кончик языка
скользит по раскалённым альвеолам,
лицо обезображено тяжёлым
скупым восторгом, злая тьма зрачка
затягивает радужку — похоже
на полный цикл затмения, на дым,
на стыд, на крик, на угольный мешок…
Ведя сухими пальцами по коже,
я сдерживаю яростный смешок.
Забавно то, что ты меня таким
пока ещё не помнишь. Хорошо,
что ты — не помнишь.

Играет Бах. Пылает кровь. На помощь
небесным скрипкам, воспевая полночь,
приходит нежный утончённый ад
порочного барочного гобоя.
Пифагорейский музыкальный ряд.
Пылающее рвётся в голубое,
и птицы в небе страшно говорят,
и эти капли алые горят,
горят на пенном лезвии прибоя.
Уходят люди — вверх по склонам гор.
Торжественно и горько. До минор.

Качнутся плети высохшей лаванды,
мяукнут ставни, прогоняя сон.
Ныряя под лиловые гирлянды,
ты босиком выходишь на балкон
и видишь, что рыбацкому посёлку
осталось жить, от силы, полчаса,
что бестолку молиться втихомолку
и прятать слёзы, глядя в небеса,
что смерти нет, что ты опять умрёшь,
когда-нибудь, сегодня, и родишься
когда-нибудь — сегодня? — прорастёшь
проклюнешься, протянешься, продлишься
в чужом прекрасном теле, что другой
начнётся ритм, и отворится дверца,
где вечно бьётся космос, точно сердце —
непостижимый, жадный и тугой.

Я молча наблюдаю за тобой
и помню, что, примерно, через двести
коротких лет вернётся этот сон.
Всё повторится: океан, балкон,
предчувствие утраты, Бах, прибой.
Ты будешь рядом. Мы не будем вместе.
Таков закон.

Свершилось. Тоника, субдоминанта — кода.
Сырой настил, больничный запах йода,
обломки скрипки, пара чёрных слив,
морской травы подгнившие волокна…

Отсюда, светлая, нет выхода. Прилив
стучится в окна.

2012

242

Марк Фрейдкин

Сегодня родился Марк Иехиельевич Фрейдкин (1953 — 2014).

«Апрельская полька». Исполняет автор

Апрельская полька

Я смотрю, как лес в апреле
солнечные дни обрили,
как природа еле-еле
выбирает: или-или;
Как блестят на солнце крыши
и закат горит всё краше,
как пустеют наши ниши,
наши сны и судьбы наши.

Я смотрю, как росчерк стужи,
разуверясь в зимнем стаже,
всё виньетку чертит ту же,
хоть она давно не та же;
Как по кочкам скачет кода,
как спешит она, паскуда,
от летального исхода
в никуда из ниоткуда.

Я смотрю, как ветер южный
разметает пепел снежный,
что лежит трухой ненужной
вдоль распутицы прибрежной;
как весна висит над лугом
и последним машет флагом,
как мы ходим друг за другом
по лесам и по оврагам.

Как дыханьем руки греем,
как глаза с лица стираем,
как бесстрашно мы стареем,
как послушно умираем.
И душа под этим взглядом,
как река под серым пледом,
остаётся с нами рядом,
уходя за ними следом.

* * *

В цветах осенних, в локонах напрасных
Ты возникаешь в сердце неизвестно
Откуда и вдоль сумерек налипших
Идешь, не видя взглядов безучастных
Среди танцующих холмов окрестных
В цветах напрасных, в локонах поникших.

В цветах поникших, в локонах увядших
Ты возвращаешь клятвы и залоги
Тем, кто бредет в кольце надежд умерших,
Чтоб встретить старость в доме братьев младших,
И вдруг очнется на пустой дороге
В цветах увядших, в локонах померкших.

В цветах померкших, в локонах иззябших
Ты, торопясь, на волю отпускаешь
Птиц юности — изгнанниц сумасшедших.
Но с каждым взмахом крыльев их ослабших
Все дальше жизнь, и ты об этом знаешь —
В цветах иззябших, в локонах отцветших.

В цветах отцветших, в локонах отживших
Ты выбираешь самый недостойный
И темный путь среди путей, пролегших
В счастливый край забытых и забывших —
Сквозь смрадный сумрак, через воздух гнойный,
В цветах отживших, в локонах поблекших.

* * *

Снег начинается вдоль берегов
Старой реки в облупившейся раме
Воспоминаньем минувших снегов,
Тридцатилетие шедших над нами.

Он устремляется наперерез
Ясному опыту, явному знанью,
Падая из побелевших небес
В темную воду жизнеописанья.

И постепенно скрывая из глаз
Всю разуверившуюся округу,
Он превращает пространство меж нас
В медленную неразрывную вьюгу.

Движась в ее непроглядных кругах,
Вспомнит ли сердце о прежней отчизне,
В тридцатилетних плутая снегах
Около незамерзающей жизни?

224

Леопольд Эпштейн

Сегодня день рождения у Леопольда Викторовича Эпштейна.

Полоса отчуждения

Дух промасленных шпал конкурирует с духом полыни,
Треск безумных кузнечиков втиснут в незыблемый зной.
Сухость бледного звона во мне пребывает поныне,
И распластанный коршун, и небо с его белизной.

Полоса отчуждения возле железной дороги.
Если память не врёт, нам с тобой ещё нет тридцати.
Мы идём и молчим, будто некое время другое
Открывается нам. Очень жарко, и трудно идти.

Можно броситься врозь. Уничтожить тот круг, что назначен
(Это всё-таки жизнь, а не снятое кем-то кино!).
Но прозренье судьбы и способность устроить иначе
Различаются тем, что последнее нам — не дано.

Словно чуждая роскошь степи, широта нежилая,
Понимание — нет, не ошибки, но — мести богов.
Не хочу свою долю нести и отдать не желаю;
Не готов я к подобной судьбе и к иной не готов.

Два гудка тепловоза взрывают пространство тревоги.
В раскалённых цистернах сгущённое пламя везут.
Полоса отчуждения возле железной дороги.
Сладко пахнущий вечностью канцерогенный мазут.

2006

Интервью

Как он сносил опалу? Да никак.
И славу, впрочем, тоже — не вникая.
Нет-нет, он не «держал себя в руках»,
А просто… просто в нем была такая
Раскрепощенность и свобода от
Нормальных мерок и обычных рамок,
Как будто бы, все зная наперед,
Он не желал играть в житейских драмах.
Простите? Да, она бывала здесь.
Да, мы знакомы. Нет, немного позже.
Нет, он имел в виду Грохольский лес.
А вот об этом я не знаю тоже.
Позвольте, мы — о нем или о ней?!
Нет, просто мне о ней — неинтересно.
Последнее? «Парад живых огней».
Напомните, — я покажу Вам место.
Да, я читала. Честные вполне
И добросовестные мемуары.
Одно в них, правда, неприятно мне —
Он предстает по ним каким-то старым,
Угрюмым и растерянным. А он, —
Поймите верно, я не претендую
На монополию… — но общий тон
Его души — был не таков. Любую
Нечаянную радость — он умел
Принять как откровенье. Он был весел.
Да, говорил об ужасе и тьме,
Но тьму и ужас он уравновесил
Самим собой. Простите? Пафос был
Не в том, чтоб выжить — в том, чтоб сохраниться.
Нет, в Бога он не верил, но судьбы —
Судьбы страшился. Как же не страшиться?
Что я? Я, как Вы видите, жива.
Да, наше поколенье исчезает.
Такие нас мололи жернова…
О будущем? Оно меня пугает.

1984

Падение

Ничем мы не связаны в этом пространстве холодном.
Мы падаем рядом, и в нашем паденье свободном
С одним ускореньем летим неизвестно куда,
И нас провожает безумие взглядом голодным,
А сверху сияет фонарь — голубой, как звезда.

Как нас угораздило в эту безмерность свалиться?
Мы обречены. Но покуда падение длится,
Фиксирует в нас неизвестный, но чуткий прибор
Знакомое лишь космонавтам и самоубийцам
Волшебное знанье ненужности всяких опор.

В свободном падении — значит: в свободном полете.
Возможно, что просто душа отделилась от плоти,
И светлый фонарь только в памяти нашей взошел.
А может быть, это неверно, и даже — напротив —
Душа стала плотью, и плоть совместилась с душой.

Здесь важно другое: что в этом полете свободном
Мы сходное можем увидеть в предельно несходном,
Чего не увидишь иначе — как силы ни трать.
Как новые люди в паденье своем первородном,
Мы все потеряли. Нам нечего больше терять.

1977

* * *

Я лежу на спине у озера и смотрю на дерево.
Нет никакого ветра, не холодно и не жарко.
Наблюдателю очевидно, что я ничего не делаю.
Время идёт. Я знаю об этом, и мне не жалко.
Дерево не представляет собой ничего выдающегося:
Ствол — прямой, много веток, на них — иголки.
Хорошее есть всегда лишь ожиданье лучшего,
Несмотря на препоны, опасения, кривотолки.
Трудно сосредоточиться, ни о чём невозможно думать,
Любая мысль расплывается сотнями мелких икринок.
Два юных бурундучка гоняются друг за другом,
Поднимая шум — что твой колхозный рынок.
Пока отдыхает разум, душа всё равно работает.
Ветер не дует, нет ни жары, ни холода.
Я поступаю так, как любое другое животное,
Когда оно не испытывает боли, страха и голода.

2005

214