8 июня был день рождения у Вячеслава Абрамовича Лейкина.

Баллада о Логунове

Логунов сидел на кухне. Дуло.
Ужин пах. Жена ему паяла.
Возле правой задней ножки стула
ёмкость недобитая стояла.
Логунов четвертый час был молод,
Но в процессе самоупрощенья
Оказался дух его расколот
На две жажды: собственно и мщенья.
Мщенья? Но за что? Дела в порядке.
Быт вполне. На службе уваженье.
Разум сам с собой играет в прятки,
Лая на таблицу умноженья.
Мщенья? Но кому? С себя не спросишь.
Бога нет. Супруга взыщет сроком.
В общество калёный камень бросишь,
Может срикошетить ненароком.
Но однако жгло, однако жало,
Горлом шло, в затылке дребезжало,
Перетеребило всю утробу,
Постепенно воплощаясь в злобу.
Ладно. Логунов вернул бутыли
Ощущенье водоизмещенья
И поспал, чтоб угли поостыли.
Нет, не помогло. Хотелось мщенья.
Подавив короткую икотку
Крупной жизнерадостной отрыжкой,
Встал, сориентировал походку
И вернулся с записною книжкой.
Взрыл страницы. Вздрогнул шестикрыло.
Выел нифеля со дна стакана…
Так. На букву А. Аркаша — рыло.
Позвонил, потребовал Аркана.
Буква Б. Боровиков — барыга.
Охренели от его поборов.
В предвкушеньи сладостного мига
Позвонил. Застал: — Здорово, Боров!
В — Вайнштейн и тут же Валентина:
Сало на глазах и слизь на лапах.
Штейну вдул, какая тот скотина,
Валентине в душу и про запах.
Громова не оказалось дома.
Дал по телефону телеграмму.
Долго переспрашивали: — Гомо?
Дальше как? — совсем запутал даму,
Но однако приняли. Давыдов
Подментован. Зуева — дешёвка.
Клейна испугал, такое выдав,
Даже стало самому неловко,
Впрочем, ненадолго. Николаев
Ждал звонка. Предупредили, гады.
Логунова падалью облаяв,
Получил по полной. Без пощады.
Три часа в пределах алфавита
Ликовало сердце Логунова.
На год впредь плелась nuova vita,
Vita восхитительно nuova.
Чтоб затем по этому же списку,
По вконец запутанным орбитам
Совершать визиты не без риску
Оказаться изгнанным и битым.
Чтобы полость жизнью начинялась,
А не мутью вермута дрянного.
Не сочилась чтоб, а сочинялась
Цель существованья Логунова…
Действуй, Логунов, твоя планида
От тебя, мятежного, зависит.
Действуй, а не то любая гнида
Над тобой права свои завысит.
Мсти. Свобода слаще карамели.
Плюй в колодец. Комбинируй стили.
Потому что что бы мы имели,
Если бы судьбе своей не мстили?

Октябрь 1988

Сегодня день рождения у Ларисы Сайриновны Йоонас.

* * *

Я говорю на мирном языке.
И мир мой, восседая одесную,
Качает день, как лодку расписную,
И топит солнцем золото в реке.

Рисует пряди белогривый мед
Из темных сот олифой по левкасу,
Стекает сон к полуденному часу,
Освобождая тени от хлопот.

Как спелый жар, дрожащий над рукой
Жужжанием пчелиным приглушенным,
Я — званный гость, я кем-то приглашенный
За светлый стол, где царствует покой.

Я в этот мир — со всеми наравне —
Войду — других не громче и не тише.
И коль скажу — мой голос будет слышен.
Ведь каждый голос слышен в тишине.

* * *

где времена раскосые гуляют
раскидывая пухлые колени
где белый дождик жмет из-под земли
на корни трав и вытесняет злаки
там воздух пленкой инеем клеймен
и тополиным семенем проклеен
а легкие из скрепок и камней
вдохнешь и рвешь прозрачное пространство
и вот в прорехи синий сыплет свет
он в темноте особен и невиден
и неуместен глазу и уму
лишь музыка чуть плещется у ног
и плавит сон и утро вхолостую
как сладок день как призрачен простор
не ел не спал не слушал поучений
сверчки запечных пазух не поют
лишь масло пьют и сыр во рту катают

* * *

Мария или может быть Анна приезжает из командировки домой
выходит из поезда все та же непроснувшаяся трава
у переезда голубое небо но дома нет
удивительным образом нет ничего не осталось
не осталось ничего от деревни и города больше не существует
даже страны кажется нет да и страны уже не видно
и планеты нет все погибло и она одна у переезда
смотрит на жухлую траву вернулась из командировки
зачем лучше было не возвращаться.

* * *

Иногда я много работаю и мало сплю
и начинаю забывать свое предназначение
зачем для чего и ради каких целей
меня забросили в этот заснеженный город
вечной зимы
на краю бесконечного света
в бессмысленный круговорот ничтожных и мелких событий

что мне надо делать
кого спасать
во имя каких забытых идей

кто послал меня
не научив до совершенства
не придав мне уникальных качеств
забыв обо мне наконец
оставив меня на попечение
собственного угловатого тела
ограниченного разума
обстоятельств не благоприятствующих свершениям

если бы вспомнить

а пока ни шагу в сторону
на случай если
именно я держу этот мир.

Сегодня день рождения у Елены Ивановны Зейферт.

* * *

Дантов город, что создан из моего ребра,
из моих молочных желёз, из моих кишок,
дышит прямо в лицо, он болен, он зол с утра,
у него закончился угольный порошок,
он готов забрать мои чувства, знамения, сны
и взамен ничего, ничегошеньки не отдать,
он кричит — тебе не дожить до весны, до луны,
он молчит, головою качает то «нет», то «да».

Я внимаю, я каждого слова слюну ловлю,
тру пощёчины мартовским настом (весна пришла),
я люблю его очень, я очень его люблю,
мы любовники, если родственна пеплу зола,
мы родители, только дети покинули нас,
прижимаюсь губами к его ледяным губам,
как невкусен, как чёрен карагандинский наст,
как горька его корка, безрадостна и груба.

Мы с ним в чреве носили друг друга. Кто святей?
Он единственный знак, что мир бывает благой.
Уголино оправдан — не ел он своих детей,
своих внуков и даже своих и чужих врагов.

Слова

Владелец лавочки у самой мостовой
льняные ткани дарит без остатка
и длинной спичкой, словно ватой сладкой,
колдует над голодною Москвой.

Ему слова нисколько не нужны —
свои стихи внутри себя он слышит.
Слова таятся, как в глубокой нише, —
тряпичный образ молодой луны.

И будто кто-то бьёт его под дых
и жмёт ладони крепкими руками,
когда слова он ищет для других
и говорит телесными стихами.

* * *

Фидий, разбей зеркала, пусть Плутарх стирает плевок
со своего лица, ибо он лжец. ядом пропитано дно зеркал.
просто забудь своё лицо! я оболгала тебя перед Периклом,
вы больше не друзья, он будет бежать тебя. та амазонка
могла убить его, но не я.

как я посмела? ах да, мастер, женщина не может носить с собой
больше обола.
ночью, в носилках с зажжёнными факелами, она совсем бесправна.

как дерзко твоя Афина
одета
в золото и слоновую кость Греции!

начнись война, и она разденется, по первому зову
любая женщина разденется донага.
она дороже всего Парфенона.

о только бы не встал Зевс в Олимпии с трона!
мрамор крыши не сдержит его гнева, из золота, лучшего золота
ветви оливы на его голове, мягкого-мягкого,
как полевые лилии на его одеждах.

сколько золота вокруг тебя, мягкое красное море, слой тёмного
оливкового масла возносит к небу лучи, Зевс широко раскрывает глаза.

на деревянных фалангах его пальца —
имя твоего возлюбленного, капли пота на спине Пантарка, как занозы,
руки твои мнут белую глину, глаза Зевса с твои кулаки.

жарок пурпур занавеса, отрезанный лоскут.
мне ли не знать — твоя
мастерская была выше храма, громовержец, даже подпрыгнув,
не доставал головой её купола,
о ходячая статуя, страшнее самого бога.

Зевс наклонился, ему стригут кудри. Фидий, на тебе нет лица.