3 декабря 1954 года в Молдавии родился Олег Владимирович Вулф. Покончил с собой 21 июля 2011 года в США.
* * *
Человек бурятский, сырой лицом,
серый лицом. Выношенный отцом
двубортный выглядел молодцом.
Выглядел на потом. Затем,
что перемена тел.
Простыню перегона тянул вагон
за вагоном. Было пурге невмочь
ступу в воде толочь.
Коммунален, как мысль слепца,
плацкарт с головы, с конца.
Серочь, обморочь. Запах вод.
Шорох звуков и их поход
дальше, в проход.
Духу дышалось и там, где нет.
Щерился узкий свет.
Бурят подумал, что жизнь была
дольше пьянки, когда она
исходит, так и не нащупав дна.
— Ну-у-у, дядя моя! — он сказал себе
и сыграл на губе.
Ночь легла в молоко. Стрелец
молча глядел в люберец-елец
станции и перемены мест.
Плакал ребенок, и был так мал,
что был девочкой и не спал.
Дождь
В потёмках дождь, как через лес мордва,
на войлоке выходит в острова,
и ты глядишь на световые пятна
и слушаешь, как там отводят ветвь,
чтоб лучше разглядеть окно и дверь,
и говорят неслышно и невнятно.
Дождь рушится в себя, как рушат дом,
в котором за обеденным столом,
под грохот, гомон, шум его и гам ты
уснул, не погасив настольной лампы,
и светом окружён со всех сторон,
к которому склоняются гиганты.
И вот ты спишь и выселен во сне
в отечество дождя, и там, вовне
ты видишь сад, и чёрные равнины
распутиц, и подруга и жена
смеющиеся отворяет рамы,
внезапным отсветом озарена.
И лето следом сходится в окно.
И светом полотно занесено,
на стол наброшенное, дно на дно
уставленное донышками света,
и разговор уходит от предмета
в сетчатку лета, сумерек рядно.
Мели свою емелю, гильгамеш
дождя и гула, мирозданий меж
толкуй своё на скаредной равнине,
на сумрачной равнине постовой,
на чёрной горловине узловой,
на государства серой мерзловине.
Простенок, полустаночек, пустырь.
Забелят дырку, выдернут костыль.
Подстанция, ораторов саратов.
Никто тому виной, что вот те на.
И если это ад или стена,
так вот те руль и вот те рубль адов.
Ведь сказано же не тобой и мной,
что есть небесный суд и суд земной,
а этим мраком, всей его толпою,
равнины непроглядною толпой,
которою за мною и тобой
завалят след, за мною и тобою.
И дождь идёт за нами потому
дворами, пустырями, что ему
не проще выйти в пуговицу эту,
чем нам с тобой в единое ушко
двойною нитью. И куда ни шло,
живём, пообтираемся по свету.
Погасят свет за нами, вот тогда
мы станем частью правды, и вода
сойдёт в низины, броды, загарани,
уйдёт в породу пустошей, пустынь.
Забелят дырку, выдернут костыль,
забитый в сердце загодя, заране.
* * *
Николай Нидворяша, спой мне грустное дореми,
как на воре шапкой горит звезда,
как свобода приходит с наганом, и до Рени
жирная неба пашется борозда.
С пересадкой поезд считает свои глотки:
чемоданы, пасынков. Обыкновенно здесь
при хронических мохерах носят вязаные платки,
и событья безжалостны, вопреки нужде.
Как значок зажимает девочка в кулачке,
так заначки свои сторожила жизнь.
Там горбатый ворон с пеночкой на зрачке,
чайник, шарф и дорога. Иди ложись,
сосчитай от одного до сна.
На последний стук переходит слух.
Тишина — как в ухе саднит блесна,
и как волчий билет, не уйдёт из рук.
Путник
Вечером нечего,
Речка нейдёт в ведро.
Вечево во облацех,
нечтое вечеро.
Гуси себя скрипят
с головы до пят.
Вечеро спичное.
Начисто утречно, птичное.
Судьбяна изба,
Прятала ос в меху.
Сослепу с поезда
Вышел, бос в снегу.
Баба, взболтай мирку
лубяной водой.
Дай обспичкаю, люльку выскоблю.
Дай тебя одну люблю-вылюблю.
Знаешь, где умирать умирает шмель?
В солнечных деревнях, у швей.
Ты возьми у неё шинель
Укрой нежней.
