Сегодня день рождения у Владимира Дмитриевича Алейникова.

* * *

По утрам у крыжовника жар
и малина в серебряной шапочке
в пузырьках фиолетовый шар
на соломинке еле удержится

прилетает слепой соловей
белотелая мальва не движется
по садам поищи сыновей
оглянись и уже не наищешься

от щекотки безлиственной двор
близоруко рыдает и ёжится
у хозяек простой разговор
затерялись иголки и ножницы

отличи же попробуй врага
если слово увенчано веткою
где спорыш шевелил по ногам
и сирень отцвела малолеткою

если олово лужиц темней
и гордыня домашняя грешная
утешает своих сыновей
и скворешников шествие спешное.

1965

Предзимье

У нас зима на поводу —
Но то и дело, год от года,
Избыток чар сулит погода,
С которой жертвенность в ладу.

Не потому ли каждый час
Всегда похож на круг незримый,
Где в лицах есть невыразимый
Призыв, смущающий подчас?

Всё глуше — улиц голоса,
С концертов — наигрыш вечерний,
И только снег, намечен в черни,
Подспудным светом занялся.

Чего за сумерками ждать?
Ограды в иглах — осторожны,
Прохлада — вкрадчиво-тревожна,
И невозможно угадать.

Всё выше — месяц над Москвой,
Кольчужной долькою расправлен,
В мерцанье призрачное вплавлен,
Плывёт, качаясь, по кривой.

Захлёстнут кольцами дорог,
Уже мерещится, пожалуй,
Предзимья символ небывалый —
С Архангелом единорог.

И только волосы твои
Сродни созвездию над нами,
Чьё навеваемое пламя
Теснит фонарные рои.

И только связь не разорвать,
Чей узел стянут нами снова —
И мы безумствовать готовы,
Чтоб образумиться опять.

О, прозреванья торжество!
Всё это — в речи, в обиходе.
Пора особая — в природе,
Сердец нелёгкое родство.

1965, 1985

«День Хлебникова». Читает автор (2012)

День Хлебникова

Где тополь встал, как странник, над холмом.
Ужель не слышишь птичьих причитаний? —
И даль, дразня нечитанным письмом,
Забывчивых не прячет очертаний.

Когда б хоть часть душевной теплоты
Сошла сюда с желтеющей страницы,
Согрелись бы озябшие цветы
И влагою наполнились глазницы.

Ты видишь, как уходят облака? —
И солнце с зачарованной листвою,
Степной напев начав издалека,
Несут его венком над головою.

И далее холодная вода
Уносит этот символ безутешный,
Чтоб Ангелы, сошедшие сюда,
Склонились к жизни — праведной иль грешной.

Уже поняв, её не повторишь —
Ещё стоишь растерянно и прямо
Лицом к лицу — и что-то говоришь —
Но что сказать пред образом из храма?

В который раз он вынесен сюда,
Где ясный день без колокола звонок? —
И день уйдёт — как люди — навсегда —
И плачет в отдалении ребёнок.

1979

* * *

Звёздный Ковш на западе горит,
Стынет в реках чёрная вода.
Где сверчки, поющие навзрыд?
Затаились, чуя холода.

Наперёд не стоит забегать
Даже в мыслях, — будет и тепло.
Что тебе сумеют подсказать?
Что за веру сердце обрело?

Воздух плотен. Тени тяжелы.
Неподвижна влажная листва.
Все слова для вечера малы —
Уместится в памяти едва.

Западут в сознание огни,
Ломкий луч за грань перешагнёт
Тишины, знакомой искони,
Словно там тебя недостаёт.

Что ты слышишь? Поздно и темно.
Глушь такая — вряд ли объяснишь.
Поглядишь, сощурясь, за окно.
На крыльце, сутулясь, постоишь.

Всё — с тобой. О чём тебе гадать,
Если жизнь по-прежнему — одна?
Чуть повыше голову поднять,
Отойти спокойно от окна.

1984

Сегодня день рождения у Ольги Александровны Седаковой.

«Неужели, Мария». Здесь и далее читает автор

* * *

Неужели, Мария, только рамы скрипят,
только стекла болят и трепещут?
Если это не сад —
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи.

Если это не сад, если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,

где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надежней лекарство ночное…
Я не знаю, Мария, болезни моей.
Это сад мой стоит надо мною.

1973

«Путешествие волхвов».

Путешествие волхвов

I

Тот, кто ехал так долго и так вдалеке,
просыпаясь, и вновь засыпая, и снясь
жизнью маленькой, тающей на языке
и вникающей в нас, как последняя сласть,
как открытая связь
от черты на руке
до звезды в широчайшей небесной реке,

II

тот и знает, как цель убывает в пути
и растет накопленье бесценных примет,
как по узкому ходу в часах темноты
пробегает песком пересыпанный свет
и видения тысячи лет
из груди
выбегают, как воздух, и ждут впереди:

III

или некая книга во мраке цветном,
и сама — темнота, но удобна для глаз:
словно зренье, упавшее вместе с лучом,
наконец повзрослело, во тьме укрепясь,
и светясь
пробегает над древним письмом,
как по праздничным свечкам на древе густом;

IV

или зимняя степь представлялась одной
занавешенной спальней из темных зеркал,
где стоит скарлатина над детской тоской,
чтобы лампу на западе взгляд отыскал —
как кристалл,
преломлённый в слезах и цветной,
и у лампы сидят за работой ночной;

V

или, словно лицо приподняв над листом,
вещество открывало им весь произвол:
ясно зрящие камни с бессмертным зрачком
освещали подземного дерева ствол —
чтобы каждый прочел
о желанье своем —
но ни тайны, ни радости не было в нем.

VI

Было только молчанье и путь без конца.
Минералов и звезд перерытый ларец
им наскучил давно. Как лицо без лица,
их измучил в лицо им глядящий конец:
словно в груде колец
не нашарив кольца,
они шли уже прочь в окруженье конца.

VII

— О как сердце скучает, какая беда!
Ты, огонь положивший, как вещь меж вещей,
для чего меня вызвал и смотришь сюда?
Я не лучший из многого в бездне Твоей!
Пожалей
эту бедную жизнь! пожалей,
что она не любила себя никогда,
что звезда
нас несет и несет, как вода…

VIII

И они были там, где хотели всегда.

<1978>

Сон («Снится блудному сыну»).

Сон

Снится блудному сыну,
снится на смертном ложе,
как он уезжает из дома.

На нем веселое платье,
на руке прадедовский перстень.
Лошадь ему брат выводит.

Хорошо бывает рано утром:
за спиной гудят рожки́ и струны,
впереди еще лучше играют.

А собаки, слуги и служанки
у ворот собрались и смотрят,
желают счастливой дороги.

<1981>