5 марта родился Алексей Иванович Фатьянов (1919 — 1959).

«Шумит под ветром Ладога». Музыка А. Фатьянова,
cлова П. Шубина и А. Фатьянова. Исполняет автор

Шумит под ветром Ладога

Раскрылся, точно радуга,
Певучий мой баян,
Шумит под ветром Ладога,
Как море-океан.

Играют волны дымные,
Бегут за рядом ряд
На сторону родимую,
В далёкий Ленинград.

За Охтою у бережка,
Где чайки на волне,
На ясной зорьке девушка
Горюет обо мне.

Те встречи ленинградские,
Те встречи впереди,
А наша жизнь солдатская —
Умри, но победи.

Но не грусти, красавица,
Не надобно тужить:
Мне как-то больше нравится
И победить, и жить.

В городском саду

В городском саду играет
Духовой оркестр.
На скамейке, где сидишь ты,
Нет свободных мест.
Оттого, что пахнут липы
И река блестит,
Мне от глаз твоих красивых
Взор не отвести.

Знай, такой другой на свете
Нет наверняка,
Чтоб навеки покорила
Сердце моряка.
По морям и океанам
Мне легко пройти,
Но к такой, как ты, желанной,
Видно, нет пути.

Вот рассвет весенний гасит
Звёздочки в пруду.
Но ничто не изменилось
В городском саду.
На скамейке, где сидишь ты,
Нет свободных мест…
В городском саду играет
Духовой оркестр.

1947

«На Заречной улице». Музыка Б. А. Мокроусова. Исполняет Н. Н. Рыбников

На Заречной улице

Когда весна пpидет, не знаю.
Пpойдyт дожди… Сойдyт снега…
Hо ты мне, yлица pодная,
И в непогодy доpога.

На этой улице подростком
Гонял по крышам голубей,
И здесь, на этом перекрестке,
С любовью встретился своей.

Теперь и сам не рад, что встретил, —
Моя душа полна тобой.
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь!

Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.

Я не хочу судьбу иную,
Мне ни на что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.

На свете много улиц славных,
Но не сменяю адрес я.
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя.

1956

«Тишина за Рогожской заставою».
Музыка Ю. С. Бирюкова. Исполняет Л. М. Гурченко

Тишина за Рогожской заставою

Тишина за Рогожской заставою.
Спят деревья у сонной реки.
Лишь составы идут за составами,
Да кого-то скликают гудки.

Почему я все ночи здесь полностью
У твоих пропадаю дверей?
Ты сама догадайся по голосу
Семиструнной гитары моей!

Тот, кто любит, в пути не заблудится.
Так и я — никуда не пойду,
Всё равно переулки и улицы
К дому милой меня приведут.

Подскажи, расскажи, утро раннее,
Где с подругой мы счастье найдём?
Может быть вот на этой окраине
Или в доме, в котором живём?

Не страшны нам ничуть расстояния!
Но, куда ни привёл бы нас путь,
Ты про первое наше свидание
И про первый рассвет не забудь.

Как люблю твои светлые волосы,
Как любуюсь улыбкой твоей,
Ты сама догадайся по голосу
Семиструнной гитары моей.

1957

23 февраля родился Василий Васильевич Капнист (1758 — 1823).

Вздох

С Миленой поздною порою,
Под тенью скромного леска,
Мы видели, как меж собою
Два разыгрались голубка.
Любовь моя воспламенилась,
Душа на языке была,
Но, полна страстью, грудь стеснилась,
И речь со вздохом умерла.
Увы! почто ж уста немели
И тайны я открыть не мог?
Но если б разуметь хотели,
Не все ль сказал уж этот вздох?
И нужно ль клятвы, часто ложны,
Всегда любви в поруки брать?
Глаза в душе всё видеть должны
И сердце сердцу весть давать.

<1799>

Силуэт

Твой образ в сердце врезан ясно,
На что ж мне тень его даришь?
На то ль, что жар любови страстной
Ты дружбой заменить велишь?
Но льзя ль веленью покориться:
Из сердца рвать стрелу любви?
Лишь смертью может потушиться
Текущий с жизнью огнь в крови.

Возьми ж обратно дар напрасный, —
Ах! нет: оставь его, оставь.
В судьбине горестной, злосчастной
Еще быть счастливым заставь:
Позволь надеждой сладкой льститься,
Смотря на милые черты,
Что, как твоя в них тень хранится,
Хоть тень любви хранишь и ты.

<1806>

Юлий Ким. «Волшебная сила искусства». Исполняет автор

Юлий Ким

Волшебная сила искусства

(История, приключившаяся с комедиографом Капнистом в царствование Павла I и пересказанная мне Натаном Эйдельманом)

Капнист пиесу накропал, громадного размеру.
И вот он спит, в то время, как царь-батюшка не спит:
Он ночь-полночь пришел в театр и требует премьеру.
Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи — пусто все. Ни блеску, ни кипенья.
Актеры молятся тайком, вслух роли говоря.
Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью
Курносый царь. И с ним еще, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Все тихо, как в могиле.
Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!)
«Играть второй!» — пришел приказ, и с Богом приступили,
В то время, как фельдъегерь: «Есть!» — и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине:
Опять все тот же страшный сон, какой уж был в четверг:
Де он восходит на Олимп, но, подошел к вершине,
Василь Кирилыч цоп его за ж… — и низверг.

За ж… тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:
«Изъять немедля и в чем есть отправить за Урал,
И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем
Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал.»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,
Как был в овчину облачен и в сани водворен.
Трясли ухабы, трряс мороз, а сам-то как он трясся,
В то время как уж третий акт давали пред царем.

Краснел курносый иль бледнел — впотьмах не видно было.
Фельдъегерь: «Есть!» — и на коня, и у Торжка нагнал:
«Дабы сугубо наказать презренного зоила,
В железо руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал! — вскричал Капнист, точа скупые слезы —
Я ж только выставил порок по правилам искусств!
Но я его и обличил! За что ж меня в железы?
И в пятом акте истоптал, — за что ж меня в Иркутск?!»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.
А тут еще один гонец летит во весь опор…
Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,
И рухнул русский Ювенал у позлаченных шпор!

…Текли часы. Очнулся он, задумчивый и вялый.
Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:
«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»
— «Пожалуй, барин, Петербург» — последовал ответ.

«Как…Петербург?!» — шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.
— «Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.
А от морозу и вобче — медвежий полог прислан,
И велено просить и впредь не покладать пера».

Да! Испарился царский гнев уже в четвертом акте,
Где змей порока пойман был и не сумел уползть.
«Сие мерзавцу поделом!» — царь молвил, и в антракте
Послал гонца вернуть творца, обернутого в полсть.

Все ближе, ближе Петербург, и вот уже застава.
И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»
И на заставе ждет уже дворцовая подстава,
И только прах из-под копыт — и махом во дворец.

Василь Васильевич на паркет в чем был из полсти выпал.
И тут ему и водки штоф и пряник закусить.
— «Ну, негодяй, — промолвил царь и золотом осыпал —
Пошто заставил ты меня столь много пережить?»

…Вот как было в прежни годы,
Когда не было свободы!

1984

Сегодня день рождения у Марии Вячеславовны Фаликман.

«От белого снега до чёрного снега». Читает автор

* * *

От белого снега до чёрного снега не больше недели.
От чёрного снега до черной земли дуновенье циклона.
А дальше до зелени без промедления дни полетели,
а дальше черемуха, дальше сирень, и в пол-улицы крона
у старого клёна, а что нам до клёна, когда до каштана
от силы неделя, но дни, словно дворники в полуподвале,
толкутся на месте, бранятся, и голубь им вторит гортанно,
достанешь печенья ему из кармана — заметит едва ли.

Среди зацелованных этим циклоном в почёте беспечность,
в ходу неприкаянная простота, беспардонное счастье.
А дальше, как в детстве, когда так мучительно рвутся беречь нас,
чуть-чуть заиграешься, сразу — смотри, дотемна возвращайся.
И ты возвращаешься. Морось внезапная сыплется с неба.
Отвергнута голубем, в недрах кармана крошится галета.
И вновь мимо зелени до тополиного белого снега.
До белого снега, до чёрной земли, до зелёного лета.

Апрель, июль 2011

* * *

С. Д.

Чтобы дом, и за домом сад, и живая изгородь,
и качели в саду, и лисы в глубинах сада.
Всё равно не найдёшь, даже если будешь выискивать,
даже если с пелёнок веришь, что так и надо.

Чтобы скучно, светло и ветрено. И до завтрака
уходить в холмы и шагать под сорочьи крики.
Чтобы там, наверху, голова кружилась от запаха
разнотравья, свободы, счастья и ежевики.

Чтобы скрипка, а лучше две, но без всякой музыки,
только солнце выхватит полечку книжной пыли
и подростка на фото. Боже, какие узкие
у него ладони и плечи когда-то были.

Это всё твоё, ни в какой не отыщешь повести,
не научишься, не вберёшь, не впитаешь где-то.
Чтобы в лес — пешком, чтобы в город — только на поезде,
и смотреть в окно, как весна прорастает в лето.

Что случайно, а что в подарок тебе достанется —
ты бери, ну где тебе времени взять на поиск?
У тебя четыре минуты пешком до станции —
довести до ума строфу и запрыгнуть в поезд.

Февраль-март 2015

* * *

Минус восемь восьмого марта — куда ни шло.
Минус десять десятого — всё-таки перебор.
У цветочниц неблагодарное ремесло:
размораживать город, застывший в зиме с тех пор,
как последние астры взяла старушка в платке
и, поправив платок, растаяла в свете фар.
Вот с тех пор и зима. И, с зимою накоротке,
смотрит город стеклянным взором на твой товар.

Только ты и сама как будто застыла здесь,
провалилась в сон, а во сне другая, не ты,
не проснувшись толком, ныряет ногами в смесь
грязноватого снега, соли и нищеты,
и весь день считает убытки, и каждый час
худосочные розы считает по головам.
Видно, что-то еще потребно зиме от вас,
а быть может, от нас. Но, увы, отдуваться вам.

Минус десять и солнце: как там сказал поэт?
Просыпайся, красавица, нечего тут, пора.
И висит над Москвой в ожиданье твоих побед
это облачко лёгким взмахом его пера.
И затянет, и потеплеет, и потечёт,
и захлюпает на земле и на небеси…
Не спеши, завернув тюльпаны, выставить счёт.
Вот отступит зима — что хочешь тогда проси.

9-14 марта 2012