19 июля родился Владимир Владимирович Маяковский (1893 — 1930).
«Военно-морская любовь». Читает автор
Военно-морская любовь
По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.
Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.
И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.
Как взревет медноголосина:
«Р-р-р-астакая миноносина!»
Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.
Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.
Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.
И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?
1915
Скрипка и немножко нервно
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, Хорошо, Хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
Бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!»
А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»
Сегодня день рождения у Николая Владимировича Гоманькова (Байтова).
* * *
Ноги кормят волка, паука, грибника,
футболиста и балеруна.
Руки кормят врача, вратаря, щипача,
гитариста и маляра.
Крылья кормят орла, соловья, комара.
Сердце кормит политрука.
Случай кормит пожарника и дурака
и расчетливого игрока.
Между ночью и днем засыпает игрок,
замечая проблемы миров.
Скучно слушают басни рыбак и грибник:
образ там никакой не возник.
Басни кормят опять же того соловья.
Под гармошку поет солдатня.
Ночь тиха, и не слышен полет комара
над землянкой политрука.
Трудовая рука пробудилась с утра,
потянулась к пробелам миров:
руки кормят рвачей, палачей, силачей,
пианистов и шулеров.
Тело кормит червей, моя вечность — труха,
моя память в письме умерла.
Не стучат соловьи, не белеет луна
над могилой политрука.
Пятипалая звездочка, будто рука,
протянулась в проемы миров.
Только я над могилой, ни жив ни мертв,
свое время провел без труда.
Я беспечно мотался туда-сюда,
презираем со всех сторон.
Время кормит вшей, бомжей, сторожей,
созерцателей и ворон.
Сто зеркал предо мною придумал язык,
образ там никакой не возник.
Краски ты развела — и свистят до зари
над палитрой твоей соловьи.
Медуница и мята в саду расцвели,
проникая в районы миров.
Тело кормит тебя. Моя нежность — озноб.
Мой язык безмятежно здоров.
Август 1995
«Кое-кто называет фамилию Груздева». Читает автор
* * *
Кое-кто называет фамилию Груздева.
Это делают так: поразмыслив немного,
в чашку с чаем кладут осторожно и с грустью
аккуратно отрезанный ломтик лимона,
сверху сахар (он тонет в блеске опаловом,
растекаясь, виясь) — и, набрав в щеки воздуха,
дуют, произнося вскользь над маленьким паром:
«Кое-кто называет фамилию Гвоздева…»
«Как? позвольте?… кого? — печеньем похрустывая,
удивляются знающие, — вы не путаете?
вы, наверно, хотели сказать — «Груздева»,
а не «Гвоздева»?»
— «Правда? вы так думаете?»…
Как же так? Как мог я такую оплошность?
Что теперь? — я лечу в свистящую бездну,
будто в подлом сне, когда не ту лошадь
подчеркнул рассеянно в программке заезда.
Фильтры, фильтры открылись! Поплыли фракции:
на десятки египетских километров
щелочной туман — и линяют краски,
небеса почтенного Нила меркнут…
Словно лики мумий, чернеют от копоти
наши грузди и гвозди, узы и страсти,
остаются лишь Твои милости, Господи,
Твои судьбы и розги, муки и казни.
28 апреля родился Виктор Александрович Соснора (1936 — 2019).
* * *
Хомяк упрятался в нору,
не выползая пить.
Неволя прянула на Русь,
ей вольницей не быть.
Не быть оплеванной Хуле
хорошею Хвалой.
Не течь замученной Суле
хохочущей струей.
Уплыли мертвые тела
в болотное окно.
Двина болотом потекла…
Отныне — всё одно,
деяньям и добра и зла —
всему один исход…
В болоте бредит Изяслав
с прорубленным виском.
Под князем движется трава,
большой болотный наст.
— Побила хилая Литва
твою дружину, князь.
Не посылать тебе крестьян
за лыковой корой,
волчицы ходят по костям,
вылизывая кровь, —
двадцатилетний князь твердит
в болоте за леском,
без братьев, без добра,
один,
с прорубленным виском.
Из книги «Всадники», 1959-1966
«Вечерний звон». Читает автор
Вечерний звон
Над Ладогой вечерний звон,
перемещенье водных глыб,
бездонное свеченье волн,
космические блики рыб.
У туч прозрачный облик скал,
под ними —
алая кайма.
Вне звона различимо, как
гудит комар!
Гудит комар!
Мои уключины — аккорд
железа и весла — меча.
Плыву и слушаю — какой
вечерний звон! Вечерний час!
Озерной влаги виражи
и музыкальная капель…
Чего жалеть?
Я жил, как жил.
Я плыл, как плыл. Я пел, как пел.
И не приобретал синиц,
небесных журавлей — не знал.
Анафема различных лиц
смешна,
а слава — не нужна.
Не нужен юг чужих держав,
когда на ветках в форме цифр,
как слезы светлые дрожат
слегка пернатые птенцы,
когда над Ладогой лучи
многообразны, как Сибирь,
когда над Родиной звучит
вечерний звон моей судьбы.
Из книги «поэмы и ритмические рассказы» (1963 — 1964)
Бессмертье в тумане
Радужные в тумане мыльные пузыри — фонари.
Спичку зажжешь к сигарете — всюду вода, лишь
язычок в трех пальцах — звезда.
Тикают по циферблатам цикады…пусть их, их цель…
Пульс и капель!
В небе — нет неба. Август арктический, или
оптический очи-обман?.. Ночь и туман.
Хор или ноль?..Ходит, как нож с лезвием чей-то
ничей человек. Целый век.
Ходит, складной (с кляпом? каникулы?), и никак
самого себя не сложить.
(Как в слезах! Как в глазах!) Стало жить
невмоготу…
Но наготу ни лезвия не боится и что ему чьи-то
«нельзя», но не готов ноготок.
Как научился (на «у» или «числа»?) так не уметь —
не умереть?
Или надеется, знает (незнаемый!) все про любовь…
и кровь?.. И… — вновь?
Или бессмертье — больше близ смерти?..
…Голос мой! Логос мой!
Из книги «Хутор потерянный», 1976-1978
Энеада
4
Время — упадок — и падают на спину птицы.
Листья взлетают и намокают,
и не мигают миллионоглазые мухи.
Скоро возьмутся за пилы зубные,
вырубят дом мой дневной и опрокинут,
что ж, мне достаточно и землянки.
Я с чертежами залягу на зиму,
скажем, в углу и закроюсь глазами,
в вечный гамак из паутины.
Этих закованных в ложные цепи
из катастроф
дунь — и рассыпятся, пыль это, пыль.
Птицы зловещи, их градус и речь,
и не сморгнешь, и не знаешь, куда унесут
их треугольники-крылья — и хвост и — клюв,
Ляг в ухо лягушке,
Я не был, не был! Согласен.
В списки воскресших меня не пишите, —
этих утопий я не знаток.
В списки воскресших меня не пишите —
ноги, ветрами гонимы,
мокнут как листья.
