11 июня родился Александр Михайлович Литвинов (1970 — 1999).

«Самолётик». Исполняет автор

Самолетик

Говорят, пароходики — это не вредно.
Говорят, пароходики — это не страшно.
От них и любовь, и цветы, и пенье.
И от этого живей идет распродажа.

Увидел пароходик и сгорел дотла,
Оставив на поверхности мазутные пятна.

Может от любви, а может от жалости.
Не уберегли, не досмотрели…

Мой самолет был болен, тяжело болен,
Неизлечимо болен пароходиком в море.
Мой самолетик помер, насовсем помер,
Он умирал долго от пароходика в море.

У самолетика был пароходик легких.
У самолетика был пароходик сердца.
Ему вызывали по ночам скорый поезд,
Но в скором поезде нет от пароходов средства.

Увидел пароходик и сгорел дотла,
Оставив на поверхности мазутные пятна.

Может от любви, а может от жалости.
Не уберегли, не досмотрели…

Мой самолет был болен, тяжело болен,
Неизлечимо болен пароходиком в море.
Мой самолетик помер, насовсем помер,
Он умирал долго от пароходика в море.

1997

Четверо

Сначала было клево, это потом было слово и только к утру
Маленького человечка, спящего под листиком коки,
Смыло слезой с сосны, в одном отдельно взятом бреду,
И несет сквозь тонкие пальчики в мутном временном потоке.

Маленький человечек, застывший в капельке янтаря,
Оправленный благородным кулончиком на твоей тонкой шее,
Плохо спит по ночам, ворочается и щекочит грудь,
И от этого чайник на моей кухне становится все теплее…

А чайник на кухне то холоден, то горяч, то кажется просто теплым.
У человечка так быстро то лето то зима, что кажется, будто вечная грязь.
А мы так быстро то живы то мёртвы, что кажемся молоды вечно.
Нас только четверо с этом мире, а между нами такая вот связь.

Человечек говорит мне спасибо за то, что я далеко и просто пью чай,
Я говорю спасибо ему за то, что он просто висит на твоей тонкой шее…
Я благодарен тебе, что ты одна и просто спишь.
И от этого чайник на моей кухне становится все теплее…

1996

«Ладо». Исполняет автор

Ладо

Негде коню скакать, спасать от злого взгляда.
Деве самой бежать, искать берегом, видишь?
Черным крылом хлопает дом пустой, ставни.
Среди дорог, забитых травой, лихо рядом.

Отпусти да чур ли шаг бежать — мне всякий путь колом,
А коня она ль в повод ведет — всяк от нас сгинут.
Черной золой ветер зарой в листве палой.
Среди дорог дороги домой моей нету.

А вода студена из воды моих рубах просит.
А в Березани лед сойдет — ты меня встретишь.
Чистой водой мчится домой твое ладо.
Среди дорог, забитых травой, мой путь светел.

1997

Сегодня день рождения Иосифа Александровича Бродского (1940 — 1996).

Псковский реестр

для М. Б.

Не спутать бы азарт
и страсть (не дай нам,
Господь). Припомни март,
семейство Найман.
Припомни Псков, гусей
и, вполнакала,
фонарики, музей,
«Мытье» Шагала.

Уколы на бегу
(не шпилькой — пикой!).
Сто маковок в снегу,
на льду Великой
катанье, говоря
по правде, сдуру,
сугробы, снегири,
температуру.

Еще — объятий плен,
от жара смелый,
и вязаный твой шлем
из шерсти белой.
И черного коня,
и взгляд, печалью
сокрытый — от меня —
как плечи — шалью.

Кусты и пустыри,
деревья, кроны,
холмы, монастыри,
кресты, вороны.
И фрески те (в пыли),
где, молвить строго,
от Бога, от земли
равно немного.

Мгновенье — и прерву,
еще лишь горстка:
припомни синеву
снегов Изборска,
где разум мой парил,
как некий облак,
и времени дарил
мой «Фэд» наш облик.

О синева бойниц
(глазниц)! Домашний
барраж крикливых птиц
над каждой башней,
и дальше (оборви!)
простор с разбега.
И колыбель любви
— белее снега!

Припоминай и впредь
(хотя в разлуке
уже не разглядеть:
а кто там в люльке)
те кручи и поля,
такси в равнине,
бифштексы, шницеля,
долги поныне.

Умей же по полям,
по стрелкам, верстам
и даже по рублям
(почти по звездам!),
по формам без души
со всем искусством
Колумба (о спеши!)
вернуться к чувствам.

Ведь в том и суть примет
(хотя бы в призме
разлук): любой предмет
— свидетель жизни.
Пространство и года
(мгновений груда),
ответы на «когда»,
«куда», «откуда».

Впустив тебя в музей
(зеркальных зальцев),
пусть отпечаток сей
и вправду пальцев,
чуть отрезвит тебя —
придет на помощь
отдавшей вдруг себя
на миг, на полночь

сомнениям во власть
и укоризне,
когда печется страсть
о долгой жизни
на некой высоте,
как звук в концерте,
забыв о долготе,
— о сроках смерти!

И нежности приют
и грусти вестник,
нарушивши уют,
любви ровесник —
с пушинкой над губой
стихотворенье
пусть радует собой
хотя бы зренье.

Лето 1964 (1965?)

«Я был только тем…» Читает автор

* * *

М. Б.

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты
там, внизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже — черты.

Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры.
Так, сотворив, их часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.

1981

Магдалина

1

Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой
И улицей был мой приют.

Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но, раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед Тобою разбиваю.

О, где бы я теперь была,
Учитель мой и мой Спаситель,
Когда б ночами у стола
Меня бы вечность не ждала,
Как новый, в се́ти ремесла
Мной завлечённый посетитель.

Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С Тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.

Когда Твои стопы́, Исус,
Опёрши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырёхгранный брус
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.

«Магдалина (2)». Читает Евг. Бор. Пастернак

2

У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые твои.

Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.

Ноги я твои в подол уперла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.

Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.

Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?

Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до воскресенья дорасту.

1949, стихи из романа