Стихотворение дня

поэтический календарь

Сергей Клычков

13 июля 1889 года родился Сергей Антонович Клычков. Расстрелян 8 октября 1937 года.

* * *

Стала жизнь человечья бедна и убога,
Зла судьба, и душа холодна.
Каждый втайне грустит: как уютна берлога,
Где ютились один и одна.

Ведь у двери есть уши, и видят нас стены.
Слепо сердце, немотна любовь, —
Оттого за любовью и ходит измена,
А вино так похоже на кровь…

Стали наши часы и минуты короче —
Мы родимся к утру неспроста:
За туманом — заря, за обманами — очи,
И дурманом дымятся уста…

Суждено человеку лихое кочевье,
И тоска по одной и одном;
А ведь, может, в лесу тоже ходят деревья:
Шапкой в небо, а в землю — корнём.

1923

* * *

Черныш — чудная птица,
Он любит глушь и тишь,
И как не покреститься,
Когда слетит черныш?..

По крайности в рубаху
Мужик сует кресты,
Когда, черней монаха,
Он сядет на кусты…

С такой он бровью пылкой,
И две его ноги
По самые развилки
Обуты в сапоги.

И стоит, если близко,
Вглянуться в кулачок:
Он в траурную ризку
Завернут, как дьячок!..

И слышал я поверье,
Что у него с хвоста
Торчат такие перья,
Быть может, неспроста…

Что этот хвост на лиру
Походит всем на вид,
С какой ходил по миру
Блаженный царь — Давыд!..

И что в исходе ночи
Теперь в лесную сырь
Черныш весной бормочет
За мужика псалтырь…

Что раннюю достойну
Он правит у реки,
И могут спать спокойно
На печках мужики.

1929

Старые поэты

Я болен любовью
К поэтам старинным,
Их Грузия с кровью
Своею слила…
Они распевали в саду соловьином,
Писали стихи над лукою седла.

И пели они, как дожди, как буруны,
Как тысячи птиц под немой
Высотой,
И были легки и упруги
Их струны,
И хриплой натуги
Не ведал их строй.

В пожары ль, в сраженья ли, в мор ли великий
Все так же по силе
Их песня свежа…
Вот Гурамишвили,
Веселый Бесики,
Вот Шота и тигровокожий Важа.

Стихи их, как полые воды…
Как реки,
Они оросили родную страну…
Они в озареньи
На годы,
На веки,
Забвенья
Не зная, у смерти в плену.

Мы слышим из черной
Могилы их трели,
Их клекот нагорный —
Уже неживых…
Навек они птицами в звездах
Засели
На гнездах,
Сплетенных из струн золотых.

1934

188

Виктор Кривулин

9 июля родился Виктор Борисович Кривулин (1944 — 2001).

* * *

Крылья бездомности. Свист. Леденящий брезент.
Как ненасытна продольная флейта заката!
Гонит сквозняк, — и колена его козловаты, —
гонит по улицам чёрную ноту легенд.

Кто-то хоть вишенкой… Я же значком, запятой
в горле чирикнул, по жерлу прошёл першпективы.
Все не гонимы — блаженны и режущей музыкой живы,
хлопаньем рваным, палаточных дел суетой.

Племя, должно, бедуинов! Двуструнный трамвай
сопровождает порыв духовой и духовный.
То-то и вспомнят нас, что суетливо-греховны
были. Но всё-таки были. И значит — играй!

Перед финальной каденцией века вздохнёт
глубже флейтист, собирая остатки дыханья
для заключительной фразы, для краткого чуда звучанья
после эпохи молчания или длиннот.

Не пропадёт ни одна, не умрёт ни один
голос живой, и любая звучавшая нота
птичьей оденется рванью, в лохмотьях воскреснув полёта,
для завершенья божественных длин.

Январь 1973

На отдыхе

палач по вечерам после работы
пьет молоко до одури до рвоты
парное пенное приправленное спиртом
из уцелевшей докторской мензурки

по радио то вальсы то мазурки
товарищи солдаты патриоты
и страх во сне что слишком сладко спит он
что все проспал — побудку по тревоге

ночное построенье второпях
бег по железным лестницам — а ноги
его как ватные — другие в сапогах
подкованных — а он босой младенец

в одной рубахе долгой, аж до пят
и без оружия и плачет не надеясь
проснуться — выровняться — остальных ребят
нагнать — проснуться с книгой ли с наганом
с молочной пеленою на очах

когда стога, предутренним туманом
наполовину съедены, торчат
обложенными дивными кремлями
над поймой обесформленной, над лугом
лишенным плоскости… ну, точно, киевляне
воинственным возвышенные духом
над половодьем половцев, над валом

завоевателей — и страх что сладко спит он
накрытый с головою одеялом
как будто притворяется убитым
или смертельно, дьявольски усталым
средь боя вечного и вечного покоя
бок о бок с пепельной невидимой рекою

Стихи из нового букваря

уже и не жилец — позорище, музей,
ночь накануне юбилейных чтений —
он жалуется Богу на друзей:

их письма, забиваемые в щели
для утепленья мебели, сюда
свезенной от разграбленных усадеб,
они скрываются, их нету и следа
они как буквы, писанные за день,
сбегают вечером на волю из тетради
без разрешенья и стыда —
на праздник, на каток, на взвизгиванье льда
а я дрожу от холода в халате
поверх пальто суконного, на вате

Известно ли тебе, какие холода
подкрадываясь, громоздятся сзади,
заглядывают из-за плеча
в неперебеленную рукопись — и правят
горячечную речь с решимостью врача:
режим, твердит, режим, а все-таки лукавит
беря в кавычки, в ножницы, в тире
оркестры на катке и смерзшиеся ноты
шарфы, гирлянды, скрежет поворота,
скольжение туда, где в новом букваре

клубится пар, сияет позолота
середь зимы — внезапная свобода.
стихов конногвардейское каре

76

Владимир Морозов

7 июля 1932 года родился Владимир Федорович Морозов. Покончил с собой 11 февраля 1959 года.

«Собака». Читает автор

Собака

Теперь она уже почти стара.
Она еще с поры щенячьей помнит
И запах запыленного ковра
И мебель холостяцких тесных комнат.
Хозяина лишь только одного
Она на белом свете признавала.
По вечерам, прильнув к ногам его,
Ему ладонь тяжелую лизала
А ежели ее хозяин к ней
Домой не возвращался
слишком долго,
Она ложилась около дверей,
Лобастая,
похожая на волка.
Вот и теперь:
темнеет, скоро ночь.
Она одна. Стучат часы устало…
Но вдруг — шаги,
такие же точь-в-точь,
Как у ее хозяина.
Привстала,
Прислушалась.
Хозяйский шаг тяжел…
И тут она почуяла тревожно,
Что кто-то за хозяином прошел
Походкой торопливо-осторожной.
Он не один.
С ним женщина пришла.
В красивые глаза нежданной гостьи,
Как искры, вдруг
метнулись из угла
Глаза собачьи, желтые от злости.
Хозяин резким словом, как кнутом,
Обжег ее:
— На место, пустолайка! —
И показал на женщину потом:
— Люби ее. Она твоя хозяйка.
Собака здесь жила немало лет.
Она еще с поры щенячьей помнит,
Как пахнет непокрашенный паркет
И мебель холостяцких тесных комнат,
Как пахнет к сапогам прилипший снег,
Когда домой является хозяин,
Полярный летчик,
сильный человек,
Который так сейчас неузнаваем.
Она привыкла к запаху дохи,
Висевшей там, где надо и не надо…
Но не дохою пахнули духи,
И не паркетом пахнула помада.
Наряд хозяйки необычно пестр,
А голос очень ласковый и мирный:
— Смотри-ка, у тебя красивый пес…
Вот это, понимаю, страж квартирный! —
Но раздалось из дальнего угла
В ответ на это
злобное ворчанье.
Хозяйка за хозяином пошла,
Пожав непонимающе плечами.
Покой квартиры с той поры исчез.
Скрестились, как невидимые шпаги,
Две ревностные силы двух существ:
Любовь жены
и преданность собаки.
Хозяин, теребя короткий ус,
Во время воскресений беззаботных
Присваивал супруге, как индус,
Ласкательные прозвища животных.
И как бы в подтвержденье этих слов,
В ответ она мяукала устало…
А как известно испокон веков,
Собаки кошек любят очень мало.
Да, это так.
Иначе почему ж
Собака оживает, чуя только
Тот день, когда
ее хозяйки муж
В далекий рейс отправится надолго…
В такие дни становится нежней
Хозяйка с ней.
С хозяином — тем паче…
Но мало что на свете есть верней
Врожденной интуиции собачьей.
Хозяйка мужа к двери подведет,
А проводивши,
к зеркалу метнется,
Подправит губы, брови —
и уйдет,
Как в прошлый раз, до ночи не вернется.
Куда уйдет?
К кому уйдет она?
Зачем она уйдет? — не все равно ли!
Собака вновь останется одна
Обдумывать свою собачью долю.
Одной спокойней.
Раз-другой вздохнет,
Припомнив все обиды и тревоги.
Квартиру молчаливо обойдет
И молчаливо ляжет на пороге.
Темнеют окна. Скоро будет ночь.
Она одна. Часы стучат устало…
Но вдруг — шаги.
Такие же точь-в-точь,
Как у ее хозяйки.
Тихо встала,
Настороженно вслушалась она,
Расширились глаза ее, желтея:
Хозяйка шла,
но только не одна,
И только не хозяин шел за нею.
Открылась дверь.
Они вошли вдвоем.
В прихожей выключатель сухо щелкнул…
Хозяйка прошептала:
— Вот мой дом, —
Губам мужчины подставляя щеку.
— Иди за мной. Собака? О, пустяк!
Не беспокойся, это не опасно. —
Собаке же она сказала так:
— Люби его. Он — мой знакомый. Ясно? —
Молчит собака. Узятся глаза.
Пришелец шубу снял,
шагнул,
но тут же
Испуганно шарахнулся назад,
Ударив в дверь спиной своею дюжей.
Надрывно голосил норд-ост в трубе.
Гудел в печи огонь, дрова глотая…
Хозяин, воротясь домой к себе,
Не услыхал ликующего лая.
В дверях встречала грустная жена,
В глазах слезинки робкие застыли:
— Ты знаешь, милый, я поражена…
Вот так случилось… Бешенство… Убили. —
И в голосе сочувственная дрожь.
Жена его за шею обнимает…
Хозяин погрустил,
да делать что ж:
В собачьей жизни
всякое бывает.

415