9 июля родился Виктор Борисович Кривулин (1944 — 2001).

* * *

Крылья бездомности. Свист. Леденящий брезент.
Как ненасытна продольная флейта заката!
Гонит сквозняк, — и колена его козловаты, —
гонит по улицам чёрную ноту легенд.

Кто-то хоть вишенкой… Я же значком, запятой
в горле чирикнул, по жерлу прошёл першпективы.
Все не гонимы — блаженны и режущей музыкой живы,
хлопаньем рваным, палаточных дел суетой.

Племя, должно, бедуинов! Двуструнный трамвай
сопровождает порыв духовой и духовный.
То-то и вспомнят нас, что суетливо-греховны
были. Но всё-таки были. И значит — играй!

Перед финальной каденцией века вздохнёт
глубже флейтист, собирая остатки дыханья
для заключительной фразы, для краткого чуда звучанья
после эпохи молчания или длиннот.

Не пропадёт ни одна, не умрёт ни один
голос живой, и любая звучавшая нота
птичьей оденется рванью, в лохмотьях воскреснув полёта,
для завершенья божественных длин.

Январь 1973

На отдыхе

палач по вечерам после работы
пьет молоко до одури до рвоты
парное пенное приправленное спиртом
из уцелевшей докторской мензурки

по радио то вальсы то мазурки
товарищи солдаты патриоты
и страх во сне что слишком сладко спит он
что все проспал — побудку по тревоге

ночное построенье второпях
бег по железным лестницам — а ноги
его как ватные — другие в сапогах
подкованных — а он босой младенец

в одной рубахе долгой, аж до пят
и без оружия и плачет не надеясь
проснуться — выровняться — остальных ребят
нагнать — проснуться с книгой ли с наганом
с молочной пеленою на очах

когда стога, предутренним туманом
наполовину съедены, торчат
обложенными дивными кремлями
над поймой обесформленной, над лугом
лишенным плоскости… ну, точно, киевляне
воинственным возвышенные духом
над половодьем половцев, над валом

завоевателей — и страх что сладко спит он
накрытый с головою одеялом
как будто притворяется убитым
или смертельно, дьявольски усталым
средь боя вечного и вечного покоя
бок о бок с пепельной невидимой рекою

Стихи из нового букваря

уже и не жилец — позорище, музей,
ночь накануне юбилейных чтений —
он жалуется Богу на друзей:

их письма, забиваемые в щели
для утепленья мебели, сюда
свезенной от разграбленных усадеб,
они скрываются, их нету и следа
они как буквы, писанные за день,
сбегают вечером на волю из тетради
без разрешенья и стыда —
на праздник, на каток, на взвизгиванье льда
а я дрожу от холода в халате
поверх пальто суконного, на вате

Известно ли тебе, какие холода
подкрадываясь, громоздятся сзади,
заглядывают из-за плеча
в неперебеленную рукопись — и правят
горячечную речь с решимостью врача:
режим, твердит, режим, а все-таки лукавит
беря в кавычки, в ножницы, в тире
оркестры на катке и смерзшиеся ноты
шарфы, гирлянды, скрежет поворота,
скольжение туда, где в новом букваре

клубится пар, сияет позолота
середь зимы — внезапная свобода.
стихов конногвардейское каре

6 июля 1896 года в Москве родился Дмитрий Сергеевич Усов. Умер в Ташкенте 29 апреля 1943 года.

Петербург

Гранитный город славы и беды.
Ахматова

Город, многажды воспетый,
«Город славы и беды»,
Где с рукой, к кресту воздетой,
Ангел видит ширь воды.
Птица пасмурной погоды,
Отплеск северных морей,
Где с последней поздней одой
Затихает мой хорей.

Поросли травою плиты.
Хоры спеты, лавры свиты,
И немотствуют граниты,
И в каналах спит вода.
Отлетел орёл монарший,
И колонны стали старше;
Императорского марша
Не услышат города.

Но, как встарь, гремят телеги
У Двенадцати Коллегий,
И закат последней неги
Там, за шпилем, не погас.
Но к морям зовут сирены.
Те же гребни невской пены
Всё толкают безыменно
Каждый ялик и баркас.
И, как прежде, сердце радо
По просторам Петрограда
Волочить свою отраду,
Забывать идущий час…

Середина 1920-х годов

Стихи на печных изразцах

Когда в снегу завеянной тропой
Идёт хромец тяжёлою стопой,
Когда окно в плетенье ледяном
И календарь на тридцати одном,
И сторож тёмной шкурою оброс.
Когда глотнул крепчающий мороз
Крепчающий настой крутой зимы —
Всех стен и всех камней вернее мы.
Нас не равнял ваятеля резец,
Но ровным жаром дышит изразец.
И в новогоднем сумраке седом
Единой печью держится весь дом.
Благословен отныне и навек
Слагатель очага и дровосек.

2 января 1927

Переводчик

Недвижный вечер с книгою в руках,
И ход часов так не похож на бегство.
Передо мною в четырёх строках
Расположенье подлинного текста:

«В час сумерек звучнее тишина,
И город перед ночью затихает.
Глядится в окна полная луна,
Но мне она из зеркала сияет».

От этих строк протягиваю нить;
Они даны — не уже и не шире:
Я не могу их прямо повторить,
Но всё-таки их будет лишь четыре.

«В вечерний час яснее каждый звук,
И затихает в городе движенье.
Передо мной — не лунный полный круг,
А в зеркале его отображенье».

15 февраля 1928

Мороз

Голубая ночь Москвы!
Бледно-розовый собор.
Под навесом синевы —
Сеть берёзы и забор.

И пора домой брести,
И полозьям на покой.
Полости не отвести
Занемевшею рукой.

Когда я ребёнком был,
Не сиял ночной простор —
Только синий отсвет плыл
В щели полуночных штор.

И прильнувших губ тугих
Не толкал саней размах
На холодных, на твоих
Мехом пахнущих губах.

1929