10 июня был день рождения у Елены Алексеевны Игнатовой.

* * *

Плотней, чем в смерть, в ночную пелену —
деревня отошла ко сну.
Движенье медленное в край,
где звезды каплют с высоты,
где вырастают страшные цветы,
в багровых маках май.

Деревня медленно сползает в белый пар.
Качаются блестящие рога
коровы спящей, влажный глаз телка
сморгнет звезды постылое сиянье…
И громче в нас ночами бормотанье
о том, что эта нищая земля
дала нам тело наше и поля.

Все глубже в ночь… Плывет небесный путь,
телега прыгает поспешно в темноту.
И если скажут «родину забудь»,
не верь — ты не прошла последний путь
своей земли за мертвую черту.

Ступай, родимая. Пора покинуть нам
юдоль дневную. Кануть в те края,
где предками настояна земля,
где кровь их бродит, где трава ногам,
как вечный плен. Где жутким их богам,
не в бельма заглянуть, но повалиться в ноги…
Сгодятся наши хрупкие хребты,
чтоб вымостить царьградские дороги.

1973

* * *

Едва ли не с начала сентября
на парки опускается заря,
и чувствует озябнувший прохожий
проникновенье осени в гортань,
когда ее отстоенный янтарь
надолго поселяется под кожей.

Вся осень сгустком кажется одним,
а воздух в ней — основа. Недвижим,
вдыхается с медлительною болью,
и стягивает горло горький сок
небес, свисающих над кромкою лесов,
и неба полого, стоящего над полем.

Когда всю глубину его вберешь,
вороны обрываются с берез,
кричат протяжно, кружатся в истоме.
Но луч блеснет, и виден парк насквозь:
жемчужный, ветхий, барственная кость —
мерцающий на мокром черноземе.

1970

* * *

Как, не ударясь в крик, о фанерном детстве,
бетонном слоне, горнистах гипсовых в парке,
творожном снеге Невы, небе густейшей заварки,
о колоколе воздушном, хранившем меня?
Вечером мамина тень обтекала душу,
не знала молитвы, но все же молилась робко.
В сети ее темных волос — золотая рыбка,
ладонь ее пахла йодом… сонная воркотня.

Всей глубиною крови я льну к забытым
тем вавилонским пятидесятым,
где подмерзала кровь на катке щербатом,
плыл сладковатый лед по губам разбитым.
Время редеет, скатывается в ворох,
а на рассвете так пламенело дерзко,
и остается — памятью в наших порах,
пением матери на ледяных просторах,
снежными прядями над глубиною невской.

1990

* * *

Мы выехали из лесу. Вповал
в телеге спали дети. Сонный ветер
распаренные лица обдувал,
и неба край, уже горяч и ал,
сиял сквозь ветви.

Еще к деревьям прирастала тень,
ночная птица медленно летела,
и мальчик мой, похож на всех детей,
зарывшись в сено, спал на животе,
и прядка на виске его вспотела.

Цветущая лесная колея,
тихоня-конь, разморенные дети,
и голубое поле льна в просвете…
О, будь благословенна, жизнь моя,
за то, что ты дала минуты эти
пронзительного счастья бытия!

1974

65