23 марта 1971 года родился Александр Сергеевич Карпов. Вместе с женой он оказался среди зрителей спектакля «Норд-Ост» во время захвата центра на Дубровке и погиб 26 октября 2002 года при штурме.
«Волнорез». Исполняет автор
Волнорез
Волны белого прибоя за спиною
Берег роют, камень моют, в расписное
Рукоделье превращая,
И ко дну пустив, вращают,
Подо мной, слегка качая, волнорез.
Я сижу, как изваянье, без дыханья,
В ожиданьи, изнывая от тоски,
Жары, от солнца, жажды, скуки,
Руки стискивая туго, от испуга
Стать судьбе наперерез.
Кавалер своей удачи, недотроги
Неподступной, неприветливой и мрачной,
Воспеватель одинокий,
Но свободный от обязанности строгой
Исполнять её каприз,
Я держу мешок забот, и что
С ним делать, я не знаю:
Утопить, спалить, взорвать,
А может, просто размахнуться,
И — с Останкинской, Пизанской,
Вавилонской, Спасской, Эйфелевой — вниз!
Где та женщина, которая придёт
И всё поймёт, и поцелует,
Даст червонец, четвертак, полтину, сотню,
Двести тысяч фунтов стерлингов,
Долларов, франков, тугриков, пезет?
Я б и рад промолвить слово,
Но слова застряли в глотке,
Почках, печени, желудке, селезёнке,
Среднем ухе, между пальцев, под ногтями,
В сердце, пятках, щитовидной железе!
Так минует год за годом: проплывают
Кролем, брассом, по-собачьи, баттерфляем,
Мчатся рысью и галопом,
Мимоходом задевая,
Заставляя равновесие терять.
А пока в волнах прибоя
Исчезают с головою скалы берега
Крутого, чтобы вынырнуть и снова,
Ярче радуги сияя, надо мною
От души похохотать!..
«Весна и дурак». Исполняет автор
Весна и дурак
Сумасшедствие огня, старость снега,
Молодость земли и бессилье льда.
Ты пусти к себе меня до ночлега,
Красная весна — талая вода!..
Разлился туман на луга,
Паутиной сна, крынкой молока.
Не гневись напрасно, весна —
Много ли спросить с дурака?
Захотелося ему, дурню, в поле
Ветер изловить, облако взнуздать,
Перештопанный карман в небе вволю
Звездами набить да луну продать!..
А уж взялся лить — лей по край!
Взялся выпить — пей до конца!
Да не по зубам каравай,
Не к лицу кафтан, зверь не на ловца!..
Не сумел ума нажить — не с чего сойти,
Так теперь сиди, ночью — взаперти,
А днем — на паперти!..
Только б лето пережить — сушь да дожди,
Там уж и зима стелет впереди
Белые скатерти!..
Вот и на столе сладок мед,
Рядом водка горькая — хошь, выбирай:
Смех иль слеза!
Стол накрыт, да гость не придет —
Падай, падай, снег, на глаза!..
20 марта 43 года до н. э. родился Публий Овидий Назон.
Скорбные элегии
Книга IV. Элегия III
Малый зверь и большой, из которых один направляет
Греческих путь кораблей, путь финикийских — другой,
Вы, которые все с вершины видите неба,
Не погружаете звезд в воды закатных морей, 5 Чей всю эфирную высь широким кольцом обнимает
Путь круговой, нигде не прикасаясь к земле, —
Ныне взгляните, молю, на стены, которые отпрыск
Илии Рем прыжком брату назло пересек,
Огненный взор ваших звезд на мою госпожу обратите, 10 Весть мне подайте о том, помнит меня или нет.
Горе! Откуда к моей надежде боязнь примешалась?
Спрашивать надо ль, когда все очевидно и так?
Верь: все — как хочешь ты сам, не страшись того, что не страшно,
Вера пусть будет твоя твердой, как верность ее. 15 То, что не могут сказать огни, горящие в небе,
Ты себе повтори сам в непреложных словах:
Помнит, помнит тебя она, о которой тоскуешь,
Имя твое хранит — все, что ей можно хранить,
Пристально смотрит тебе в глаза, как будто ты рядом, 20 И, если только жива, любит тебя и вдали.
Что же, душа от горя больна, и едва ты приляжешь,
Сон благодатный прогнать воспоминанья спешат?
Нет исхода тоске, когда и ложе и спальня
Сердце твое бередят, память будя обо мне? 25 В жар бросает тебя, и кажется ночь бесконечной,
Ломит все кости, нельзя места в постели найти?
Не сомневаюсь я, нет: ведь и быть не может иначе,
Знать о себе любовь болью тоскливой дает.
Так же терзаешься ты, как фивянка, когда увидала 30 Гектора тело в крови и фессалийскую ось.
Я же не знаю, о чем мне молить, и сказать не могу я,
Чувства какие в твоей видеть хотел бы душе.
Ты грустна? Я себя проклинаю, виновника горя!
Нет? А была бы грустна, будь ты достойна меня! 35 Все-таки нежной душой ты горюй, я прошу, об утрате,
Бедствия наши тоской пусть омрачат твои дни.
Плачь о злосчастье моем! В слезах таится отрада,
В них, переполнившись, боль выход находит себе.
Лучше бы нас навсегда разрознила смерть, и пришлось бы 40 Смерть мою, а не жизнь горько оплакать тебе!
Вздох из груди у меня излетел бы в небо родное,
Ты приняла бы его, грудь мне слезами омыв,
Очи в последний мой час на знакомые звезды глядели б,
Ты их закрыла бы мне преданной нежной рукой, 45 Прах бы покоился мой под холмом, где покоятся деды,
Тело лежало бы в той, где родился я, земле.
Словом, прожив без вины, без вины я сошел бы в могилу,
Вместо того чтобы жить, пытки позорной стыдясь.
Горе мне, если и ты, когда ссыльного мужа женою 50 Вдруг тебя назовут, взгляд отведешь, покраснев,
Горе мне, если женой моей слыть ты считаешь зазорным,
Горе мне, если моей быть ты стыдишься теперь!
Где то время, когда похвалялась ты славным супругом
И не старалась скрывать имя мое от людей? 55 Где то время, когда — или вспомнить о нем не желаешь? —
Зваться моею и быть радостно было тебе?
Всем тебе нравился я, и с пристрастием любящей много
Мнимых достоинств к моим ты прибавляла всегда.
Так ты чтила меня, что мне вовеки другого 60 Не предпочла бы и стать не пожелала ничьей.
Вот и теперь не стыдись, что моею стала женою:
Пусть будет горем твоим, но не позором наш брак.
Дерзкий от молнии пал Капаней — но где про Евадну
Ты прочтешь, чтоб она видела в этом позор? 65 Царь вселенной огнем укротил огонь — но пришлось ли
От Фаэтона тогда сестрам отречься, стыдясь?
Также Семела чужой не стала родителю Кадму,
Хоть погубила себя просьбой тщеславной сама.
Пусть и твое лицо от стыда не пылает румянцем, 70 Хоть громовержца удар гневный меня покарал.
Выше еще поднимись, обо мне неусыпно заботясь,
Стань в глазах у людей доброй жены образцом,
Всю добродетель свою покажи в этом деле печальном:
Ввысь дорогой крутой трудная слава идет. 75 Кто бы Гектора знал, останься Троя счастливой?
Общих бедствий путем доблесть его вознеслась.
Тифий! Искусство твое праздным было бы в море безбурном.
Феб! Искусство твое праздно, коль нету больных.
Та, что безвестной для всех и напрасной осталась бы в счастье, 80 Доблесть меж тягот и бед явной становится всем.
Участь наша тебе обещает громкое имя,
Верность вправе твоя голову гордо поднять —
Не упускай же даров, что дает нам трудное время:
Чтобы снискать похвалу, поприще есть у тебя!
Перевод С. А. Ошерова
1. Малый зверь и большой — созвездия Малой и Большой Медведиц: по Большой предпочитали ориентироваться греческие моряки, по Малой — финикийские.
7. стены Рима, заложенные Ромулом и Ремом; Рем шутя перепрыгнул через них и был убит за это Ромулом.
29. фивянка — Андромаха, которую Гектор взял за себя из Киликийских Фив.
30. ось — ось колесницы фессалийца Ахилла, к которой был привязан Гектор.
63. Капаней, один из семерых, воевавших против Фив; жена его Евадна сожгла себя на его погребальном костре.
77—78. Искусство Тифия, кормчего аргонавтов, — мореходство, Феба — врачевание.
Иосиф Бродский
Ex ponto
(Последнее письмо Овидия в Рим)
Тебе, чьи миловидные черты
должно быть не страшатся увяданья,
в мой Рим, не изменившийся, как ты,
со времени последнего свиданья,
пишу я с моря. С моря. Корабли
сюда стремятся после непогоды,
чтоб подтвердить, что это край земли.
И в трюмах их не отыскать свободы.
до 1 мая 1965
Александр Кушнер
* * *
Заснешь с прикушенной губой
Средь мелких жуликов и пьяниц.
Заплачет ночью над тобой
Овидий, первый тунеядец.
Ему все снился виноград
Вдали Италии родимой.
А ты что видишь? Ленинград
В его зиме неотразимой?
Когда по набережной снег
Метет, врываясь на Литейный,
Спиною к ветру человек
Встает у лавки бакалейной.
Тогда приходит новый стих,
Ему нет равного по силе,
И нет защитников таких,
Чтоб эту точность защитили.
Такая жгучая тоска,
Что ей положена по праву
Вагона жесткая доска,
Опережающая славу.
Сегодня день рождения у Александра Моисеевича Городницкого.
«Красная стрела»
Чайная ложечка бьется со звоном по краю стакана.
Спит непробудно сосед, позабыв про ночную беседу.
Странные мысли мне в утренний час постоянно
В голову лезут, когда этим поездом еду.
Канули в прошлое Тверь и за ней Бологое.
От беспокойных раздумий ночных не найдешь панацеи.
Этот экспресс называют недаром «стрелою»:
Быстро летит и всегда долетает до цели.
Нет, не всегда, потому что нельзя возвратиться
В дом на Васильевском или хотя бы на Мойке.
В черном окне проступают знакомые лица,
Как в проявителе, и исчезают, нестойки.
Хмуры они и безмолвной полны укоризны.
Мимо окна световые проносятся пятна.
Не увязать эти две несложившихся жизни,
Сколько в ночи ни мечись, то туда, то обратно.
Не возместить понесенного сердцем урона,
Не возвратить дорогого вчерашнего мира.
Мимо конечного поезд проходит перрона
Без остановки и мимо проносится, мимо.
Коровы в Абхазии
Машины на горной дороге
По встречной ползут полосе.
Подобием статуй двурогих
Коровы стоят на шоссе.
Их морды скульптурны, как ростры,
Над крепью расставленных ног.
Широкие черные ноздри
Бензиновый ловят дымок.
Глаза их огромные сухи,
Бесстрастен незыблемый вид,
А овод, сидящий на ухе,
Вот-вот укусить норовит.
Величественные, как Боги,
Гуденью машин вопреки,
Застыли они, как пороги,
В стремительном жерле реки.
Не вздумай сигналить им трижды,
С дороги стараясь убрать, —
Стоит, неподвижна в подвижном,
Их парнокопытная рать.
Стоит над каймой голубою
В потоке асфальтовых рек,
Замедлить пытаясь собою
Безумного времени бег.
Прощание с трамваем
Прощай, трамвай, прошла твоя пора.
Ты вровень стал с ненужными вещами.
Тебе вчера лишь оды посвящали,
А нынче выгоняют со двора.
Прощай, трамвай, не надо лишних слов.
Ты в прошлое ушел. Не на тебе ли
Сквозь питерские черные метели
Летел навстречу смерти Гумилев?
На рубеже изменчивых времен
Не ты ли вызывал в сердцах стесненных
Церквей, большевиками разоренных,
Из детства возвращенный перезвон?
В блокадные лихие времена,
Будя людей неугомонным звоном,
Внушал ты горожанам истощенным, —
Мы победим, и кончится война.
Прощай, трамвай, тебе уж не звенеть
По площадям и набережным старым.
Тебя автобус не заменит впредь,
Бензиновым чадящий перегаром.
Забуду ли мальчишеских времен
Былой азарт? По островам зеленым
Ты двигался к футбольным стадионам,
Обвешанный людьми со всех сторон.
В далекие студенческие дни
Ты неизменно доставлял нас к цели,
Через дожди, туманы и метели
Светили разноцветные огни.
Теперь к поре не возвратишься той,
Когда во тьму мы вглядывались зорко,
Где шла зеленоглазая “семерка”
И желтоглазый шел “двадцать шестой”.
Прощай, трамвай, ты устарел давно.
С тобою завтра встретимся едва ли.
Те парки, где трамваи ночевали,
Распроданы теперь под казино.
Прощай, трамвай, скорее уезжай.
Твой звон я не услышу спозаранку.
Ты вытеснен сегодня за Гражданку,
За Купчино, за Охту, за Можай.
Прощай трамвай, судьба твоя темна.
Мы оба — уходящие натуры,
Два персонажа той литературы,
Которая сегодня не нужна.