Сегодня день рождения у Ларисы Емельяновны Миллер.

* * *

А ветки сквозь осенний дым
Торчат, как ребра у худышки,
По ветру пущены излишки,
И только остов невредим.
И света и тепла — в обрез.
И редкий дар — покой и воля.
И словеса не весят боле.
И время обретает вес.
И миг слетает, тих и нем,
Незримо на плечо садится,
Чтоб воплотить и воплотиться,
Переставая быть ничем.
Верней, переставая быть
Запасом времени, простором,
Далекой далью — тем, что взором
Не угадать, не охватить.

1974

* * *

Сурова партия трубы,
Мятежна партия валторны.
Как дни текучие просторны
Для потрясений и гульбы.
Такой невиданный размах,
Что даже самый приземленный
Вдруг встрепенется с изумленной
Улыбкой и воскликнет «Ах».
И как ни мучились басы,
Альты, взмывая, так запели,
Что небеса почти задели
В рассвета робкие часы.
И чей-то голос «ты одна»
Взмолился на предельной ноте
И, вырвавшись, как дух из плоти,
Повис над пропастью без дна.

1982

«Земля из–под ног уплывает». Читает автор

* * *

Земля из–под ног уплывает. Бывает.
И всё, что случается, с толку сбивает.
И что–то еще затевает судьба.
А мне надоели и бег и ходьба,
И прочие вещи в активном залоге.
Уж слишком зарвался безумец двуногий,
Уж слишком зазнался несчастный фантом.
“Мой век, — говорит он, — Мой город, мой дом.”
И в тексте слова выделяет курсивом,
И вслух разглагольствует с видом спесивым,
Пока уплывает она из–под ног —
Земля, на которой он так одинок.

1995

* * *

Все отодвинуть и все миновать,
Лист незапятнанный разлиновать,
Ни заголовка, ни даты не ставить
И не задетым пространство оставить,
Чтобы вдоль линий струился поток
Несотворенных, неписанных строк.
В невоплотившемся и несказанном
Хрупкости меньше, чем в явном и данном. —
Не исказить его, не исчерпать,
Не замусолить и не истрепать,
Нет ни погибели, ни разрушенья
В мире предчувствия и предвкушенья.

1993

«Жизнь легка, легка, легка». Читает автор

* * *

Жизнь легка, легка, легка,
Легче не бывает,
Потому что свет пока
Только прибывает,
Потому что луг в росе
И ажурны тени,
Потому что тропы все
В крестиках сирени,
Потому что яркий свет
Ранним утром будит,
Потому что ночи нет
И, Бог даст, не будет.

2002

Сегодня день рождения у Михаила Константиновича Щербакова.

«Волк». Здесь и далее исполняет автор

Волк

Ты — чёрный волк. В должный час вспомнит о тебе
ад. А пока привыкай вздыбливать тарзанью
шерсть, письменам не внимать, верить осязанью.
Огнь, ореол, океан — всё это тебе.
В шторм должный курс не однажды бизанью
мёртвый голландец укажет тебе.

Плен победишь, и холмы встанут пред тобой.
Но, на холмах не узнав Иерусалима,
так и пройдёшь сквозь врата, только что не мимо,
в храм, где как раз в этот час радужно-рябой
пёстрый витраж сам собой, без нажима,
брызнет и блёстки взметнёт над тобой.

Букв не поймёшь. Но словарь втиснет и тебя
в свой дом сирот, в толчею чётных и нечётных
глав. Клевете личных дел, мрачных подноготных
в тон подпоёт клевета басен про тебя.
Плоть неизвестных, безвинных животных
с детства навязнет в зубах у тебя.

Долг платежом — там, в конце. Это не шучу.
Огнь письменам, сироте гривенник и ёлку.
Там — бледной ли бездари, чёрному ли волку —
дам поделом. Нипочём не переплачу.
Всем от того витража по осколку.
Скупо, нелепо. Но я так хочу.

Я — чёрный волк. Никого нет, кто бы помог
мне эту речь прекратить не на полуслове.

1996

«Циркачка».

Циркачка

Дрожь унялась. Казнь миновала.
Он далеко. Горше не будет.
Ты молода, время целебно.
Прочее все — снег прошлогодний.
Ну пренебрег, что уж теперь-то
Толку в слезах — лишняя сырость.
Все-таки был, не показалось.
Может оно даже и к счастью.

Если б не он, ты б не умела
Петь снегирем, выть по-собачьи,
Год напролет ты с кочевым бы
Цирком теперь не кочевала.
Хлеб да вода, медные деньги —
Чем не житье, что ж ты не рада?
Что все сидишь молча да молча,
Тушью черня раннюю проседь?

Ахнет ли где звонкая сбруя,
Выстрелит ли хлыст вольтижера,
Все об одном ты вспоминаешь,
Все позабыть не соберешься,
Как в роковой тот понедельник
Он всполошил сонную дворню:
«Эй, лошадей! Ночь на исходе», —
И укатил, не оглянулся.

Ну не любил, вольному воля,
Грех не большой, с кем не бывает.
Право забудь, экая важность!
Не вспоминай, лучше возьми вот
Горсть серебра, завтра в Варшаве
Купишь себе новую ширму.
Эй, лошадей! Ночь на исходе…
Черт бы побрал эти ухабы.

1996

«Шарманщик».

Шарманщик

Мало ли чем представлялся и что означал
Твой золотой с бубенцами костюм маскарадный —
В годы, когда италийский простор виноградный
Звонкие дали тебе, чужаку, обещал…

Ведь не вышло, и музыка не помогла.
Небо поникло, померкло. Дорога размокла.
Даль отзвенела и, сделавшись близкою, смолкла…
смолкла —
И оказалась не сказкой, а тем, чем была.

Мало ли что под руками твоими поет —
Скрипка, гитара, волынка, шарманка, челеста…
Время глядит на тебя, как на ровное место,
Будто бы вовсе не видит. Но в срок призовет.

Ворожишь ли, в алмаз претворяя графит,
Или чудишь, бубенцы пришивая к одежде, —
В срок призовет тебя время; вот разве что прежде…
прежде —
Даст оправдаться — и только потом умертвит.

Мало ли кто, повторяя канцону твою,
Скажет, вздохнув, что «в Италии этаких нету»…
Самый крылатый напев, нагулявшись по свету,
Также стремиться к забвенью, как ты к забытью.

Не вздохнуть не возможно, но верен ли вздох?
Право, шарманщиком меньше, шарманщиком больше…
Все, кроме боли, умолкнет и скроется, боль же…
боль же —
Вечно была и останется вечно. Как Бог.

1991