Стихотворение дня

поэтический календарь

Уолт Уитмен

31 мая родился Уолт Уитмен (1819 – 1892).

1854

Музыкальность

1

Звучность, размеренность, стройность и божественный дар говорить слова,
Пройди года, и дружбу пройди, и наготу, и целомудрие, и роды,
Реки грудью пройди, и озера, и земли,
И горло свое разреши, и впитай в себя знания, века, племена, преступление, волю,
И сокруши все преграды, и возвысь и очисти душу, и утвердись в своей вере,
И лишь тогда ты, быть может, достигнешь божественной власти: говорить слова.
И к тебе поспешат без отказа
Войска, корабли, библиотеки, картины, машины, древности,
города, отчаяние, дружба, горе, убийство, грабеж, любовь, мечта,
Придут, когда нужно, и покорно прорвутся сквозь губы твои.

2

О, почему я дрожу, когда я слышу голоса человеческие?
Воистину, кто бы ни сказал мне настоящее слово, я всюду пойду за ним, —
Как вода за луною безмолвной струистой стопой идет вокруг шара земного.

Все только и ждет настоящего голоса;
Где же могучая грудь? где же совершенная душа, прошедшая через все испытания?
Ибо только такая душа несет в себе новые звуки, которые глубже и слаще других,
Иначе этим звукам не звучать.

Иначе и губы и мозги запечатаны, храмы заперты, литавры не бряцают,
Только такая душа может открыть и ударить,
Только такая душа может выявить наружу то, что дремлет во всех словах.

Перевод К. И. Чуковского

Поднимайтесь, о дни, из бездонных глубин

Поднимайтесь, о дни, из бездонных глубин, покуда не помчитесь все горделивей и неистовей,
Долго я поглощал все дары земли, потому что душа моя алкала дела,
Долго я шел по северным лесам, долго наблюдал низвергающуюся Ниагару,
Я путешествовал по прериям и спал на их груди, я пересек Неваду, я пересек плато,
Я взбирался на скалы, вздымающиеся над Тихим океаном, я выплывал в море,
Я плыл сквозь ураган, меня освежал ураган,
Я весело следил за грозными валами,
Я наблюдал белые гребни волн, когда они поднимались так высоко и обламывались.
Я слышал вой ветра, я видел черные тучи,
Я смотрел, задрав голову, на растущее и громоздящееся
(о, величавое, о, дикое и могучее, как мое сердце!),
Слушал долгий гром, грохотавший после молнии,
Наблюдал тонкие зигзаги молний, когда, внезапные и быстрые,
они гонялись друг за дружкой под всеобщий грохот;
Ликуя, смотрел я на это и на то, что подобно этому, — смотрел изумленно, но задумчиво и спокойно,
Вся грозная мощь планеты обступала меня,
Но мы с моей душой впитывали, впитывали ее, довольные и гордые.
О душа — это было прекрасно, ты достойно меня подготовила,
Пришел черед утолить наш большой и тайный голод,
Теперь мы идем, чтобы получить у земли и неба то, что нам еще никогда не давали,
Мы идем не великими лесами, а величайшими городами,
На нас низвергается нечто мощней низверженья Ниагары,
Потоки людей (родники и ключи Северо-Запада, вы действительно неиссякаемы?).
Что для здешних тротуаров и районов бури в горах и на море?
Что бушующее море по сравнению со страстями, которые я наблюдаю?
Что для них трубы смерти, в которые трубит буря под черными тучами?
Гляди, из бездонных глубин восстает нечто еще более свирепое и дикое,
Манхаттен, продвигаются грозной массой спущенные с цепи Цинциннати, Чикаго;
Что валы, виденные мной в океане? Гляди, что делается здесь,
Как бесстрашно карабкаются — как мчатся!
Какой неистовый гром грохочет после молнии — как ослепительны молнии!
Как, озаряемое этими вспышками, шагает возмездие Демократии!

(Однако, когда утихал оглушительный грохот, я различал во тьме
Печальные стоны и подавленные рыданья.)
Громыхай! Шагай, Демократия! Обрушивай возмездие!
А вы, дни, вы, города, растите выше, чем когда-либо!
Круши все грознее, грознее, буря! Ты пошла мне на пользу,
Моя душа, мужавшая в горах, впитывает твою бессмертную пищу,
Долго ходил я по моим городам и поселкам, но без радости,
Тошнотворное сомненье ползло передо мной, как змея,
Всегда предшествуя мне, оно оборачивалось, тихо, издевательски шипя;
Я отказался от возлюбленных мной городов, я покинул их,
я спешил за ясностью, без которой не мог жить,
Алкал, алкал, алкал первобытной мощи и естественного бесстрашия,
Только в них черпал силу, только ими наслаждался,
Я ожидал, что скрытое пламя вырвется, — долго ждал на море и на суше;
Но теперь не жду, я удовлетворен, я насыщен,
Я узрел подлинную молнию, я узрел мои города электрическими,
Я дожил до того, чтобы увидеть, как человек прорвался вперед, как воспряла мужествующая Америка,
И теперь мне уже ни к чему добывать хлеб диких северных пустынь,
Ни к чему бродить по горам или плыть по бурному морю.

Перевод Б. А. Слуцкого

38

Тихон Чурилин

29 мая родился Тихон Васильевич Чурилин (1885 — 1946).

Москва, 1932

Песнь псов

Под вой осени,
Под гром голода,
Забудем как утро русское молодо,
Заутро ужасом будем скошены.
Вот двое псов —
Воют по восемь часов в истошь голосов.
Не поможет засов
От острых голодных басов.
— Два
Пса:
Косая,
Голован.

— Рьян, рьян, рьян я, зол, гол.
— Люта, люта, люта я, зла, зла, зла.
Зол
Лай —
Край
Всех зол.

Под вой ветра,
Под гром и хоры погромные голода,
Третия резкая песнь — взыв серебряный сеттера
Из сердца, которое молодо.

Январь 1918

Портрет

Изборождён не бороною,
Не плугом — трактором страстей,
Под бывшей сине-вороною
Волос вершиной — лоб чистей
И краше лба красавца Гете.
Лицо же грубо и темно,
Топорных рук с клише в газете
Злой оттиск, толстый, как бревно.

Лишь уши зодчий, как Растрелли,
Построив кружевом, — забыл
На голове, достойной тела,
А нос картофелиной вбил.
Спеша, он досутулил спину.
Ни роста не прибавил тут,
Ни мощности он Феба сыну.
Пусть уши антикой цветут!

Крадясь, выкрадывает старость
Волос слепительную синь,
А мозга солнечная ярость
Всё кружит сердце, Фебов сын.

И светятся виски седые,
Как зайчики двух зимних солнц,
Глаза же — солнца молодые,
Реальнейшая явь, не сон.

1939

Отчего такой мороз?

Свиреп, рассвирипел ещё как
Мороз и заскорузил щёки.
Дерёт, дерёт по коже щёткой,
А по носу — щёлк, щёлк, щёлк — щёлкает!
Мороз пылает — он не старец,
Он наш советский раскрасавец!
Людей по-нашему бодрит,
Лишь нос и щёки три, три, три!!
Он ветром северным «Седову»
Помог с братком обняться поздорову.
Ну, тут все выпили по малу,
Морозу ж капли не попало.
Всё по усам и растеклось
И превратилось во стекло.
Ну, тут мороз рассвирепелся,
Пары наддал и в холку въелся.
Да как пошёл щелкать по носу
И капитану, и матросу,
И гражданину СССР,
И мне, поэту, например.
Щелкал, щелкал, устал — и бросил.
А слёзы наши — заморозил.
Но это пиру не помеха:
Мы все и плакали от смеха.

1939

Марина Цветаева

* * *

Не сегодня-завтра растает снег.
Ты лежишь один под огромной шубой.
Пожалеть тебя, у тебя навек
Пересохли губы.

Тяжело ступаешь и трудно пьёшь,
И торопится от тебя прохожий.
Не в таких ли пальцах садовый нож
Зажимал Рогожин?

А глаза, глаза на лице твоём —
Два обугленных прошлолетних круга!
Видно, отроком в невесёлый дом
Завела подруга.

Далеко — в ночи — по асфальту — трость,
Двери настежь — в ночь — под ударом ветра…
Заходи — гряди! — нежеланный гость
В мой покой пресветлый.

4 марта 1916

39

Константин Батюшков

29 мая родился Константин Николаевич Батюшков (1787 — 1855).

Автопортрет, 1818 (?)
Автопортрет, 1818 (?)

Мой гений

О память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной,
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной,
Повсюду странствует со мной.
Хранитель Гений мой — любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальной сон.

Июль — начало августа 1815

К Никите

Как я люблю, товарищ мой,
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Веселых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки.
Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины
Необозримый наших строй
На яркой зелени долины!
Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекой
И погрузиться до утра
Под теплой буркой в сон глубокой.
Когда по утренним росам
Коней раздастся первый топот,
И ружей протяженный грохот
Пробудит эхо по горам,
Как весело перед строями
Летать на ухарском коне
И с первыми в дыму, в огне,
Ударить с криком за врагами!
Как весело внимать: «Стрелки,
Вперед! сюда донцы! Гусары!
Сюда летучие полки,
Башкирцы горцы и татары!»
Свисти теперь, жужжи свинец!
Летайте ядры и картечи!
Что вы для них? для сих сердец,
Природой вскормленных для сечи?
И вот… о, зрелище прекрасно!
Колонны сдвинулись, как лес.
Идут — безмолвие ужасно!
Идут — ружье наперевес;
Идут… ура! — и всё сломили,
Рассеяли и разгромили:
Ура! Ура! — и где же враг?..
Бежит, а мы в его домах, —
О, радость храбрых! — киверами
Вино некупленное пьем
И под победными громами
«Мы хвалим господа» поем!..

Но ты трепещешь, юный воин,
Склонясь на сабли рукоять:
Твой дух встревожен, беспокоен;
Он рвется лавры пожинать:
С Суворовым он вечно бродит
В полях кровавыя войны
И в вялом мире не находит
Отрадной сердцу тишины.
Спокойся: с первыми громами
К знаменам славы полетишь;
Но там, о, горе, не узришь
Меня, как прежде, под шатрами!
Забытый шумною молвой,
Сердец мучительницей милой,
Я сплю, как труженик унылой,
Не оживляемый хвалой.

Июнь 1817

95