17 мая родилась Елена Андреевна Шварц (1948 — 2010).

«Когда лечу над темною водой». Здесь и далее читает автор

* * *

Когда лечу над темною водой
И проношусь над черными лесами,
Нет у меня в карманах ничего —
Табак вразмешку с русскими стихами.

Когда же ангел душу понесет,
Ее обняв в тумане — и во пламя,
Нет тела у меня и нету слез,
А только торба в сердце со стихами.

Но прежде, чем влететь в распахнутый огонь:
Не жги — молю — оставь мне эту малость,
И ангел говорит: оставь ее, не тронь,
Она вся светлым ядом напиталась.

Коляска, забытая у магазина

Ребёнок позабыт в шелку коляски.
Мать утонула в блеске магазина.
На крае сумерек уж появилась ночь.
С кровавой ягодкой влечёт она корзину.
Клубится и мяучит кот,
Фонарь горит над низкою луною,
Лежит младенец под
Чуть наклонённою стеною,
Жива стена, жив шёлк, шуршат пелёнки,
И только нет его, он растворён,
Он ничего не значит,
Как эти крики хриплые вокруг.
Ребёнок чей? Уже давно он плачет.
Они кричат, как птицы надо льдом,
А он, кружася, упадает в прорубь,
Коляску метит, пролетев с трудом
Розовоглазый голубь.
Столпились тени, лёд шуршит газетой,
Но плошка разума светится, не погасла,
Хоть испаряется её святое масло,
Хотя уже дрожит несчастный огонёк
И жалобно клонится.
Но где ж она, родимые сосцы, тепло и свет?
Пора бы появиться
И появляется с авоською она —
Что выплюнуть его на свет решилась,
И весело влечёт скорей туда,
Где сразу всё забылось.
И не заметно ей — младенец растворён
В ночи, как сахара кусочек,
Но он воскреснет вновь, да, выплывет он вновь
До новой тьмы и ночи.

1972

«Свалка».

Свалка

Нет сил воспеть тебя, прекрасная помойка!
Как на закате, разметавшись, ты лежишь
со всклоченною головой
И черный кот в манишке белой колко
Терзает, как пьянист, живот тяжелый твой.
Вся в зеркалах гниющих, в их протресках
Полынь высокая растет —
О, ты — Венеция (и, лучше, чем Венецья),
И гондольером кот поет.
Турецкого клочок дивана
В лиловой тесноте лежит
И о Стамбуле, о кальяне
Бурьяну тихо говорит.
В гниющих зеркалах дрожит лицо июля.
Ворона медленно на свалку опустилась,
И вот она идет надменнее, чем Сулла,
И в цепкой лапе гибель или милость.
Вот персик в слизи, вспухи ягод, лупа,
Медали часть, от книги корешок.
Ты вся в проказе или ты — ожог,
Ребенок, облитый кипящим супом.
Ты — Дионис, разодранный на части
Иль мира зеркальце ручное.
Я говорю тебе — О Свалка,
Зашевелись и встань. Потом,
О монстр, о чудовище ночное,
Заговори охрипло рваным ртом.
Зашевелись и встань, прекрасная помойка!
Воспой — как ты лежишь под солнцем долго,
Гиганта мозгом пламенея, зрея,
Все в разложенье съединяя, грея.
Большою мыслью процвети, и гной
Как водку пей, и ешь курины ноги.
Зашевелись, прекрасная, и спой!
О rosa mystica, тебя услышат боги.

«Поминальная свеча».

Поминальная свеча

Я так люблю огонь,
Что я его целую,
Тянусь к нему рукой
И мою в нем лицо,
Раз ду́хи нежные
Живут в нем, как в бутоне,
И тонких сил
Вокруг него кольцо.
Ведь это дом их,
Скорлупа, отрада,
А все другое
Слишком грубо им.

Я челку подожгла,
Ресницы опалила,
Мне показалось — ты
Трепещешь там в огне.
Ты хочешь, может быть,
Шепнуть словцо мне светом,
Трепещет огонек,
Но только тьма во мне.

17 мая родился Герман Борисович Плисецкий (1931 — 1992).

«Молитва». Здесь и далее читает автор

Молитва

Держись, моя единственная жизнь,
не убывай шагреневою кожей,
моя неудержимая, держись,
не отзывайся на звонки в прихожей!

С той женщиной, которая — как вздрог,
чья близость ненадёжнее трясины,
надменным и застёгнутым, как Блок,
при встречах оставаться — дай мне силы!

Не просыпаться с петухами нам
на сеновалах, не делиться хлебом,
не пить из тёплых крынок пополам
парного молока под этим небом.

Спаси меня, высокая строка,
от этой страсти, острой, как осока!
Спасите мою душу, облака
рассветные, парящие высоко…

1962

«К Вульфу».

К Вульфу

Любезный Вульф, сердечный друг,
из-за прелестницы Аннеты
мы не поднимем пистолеты:
любовь — ребяческий недуг!
Не шпагу, а бильярдный кий
я выбираю. «Не убий!»
«Не пожелай жену чужую!»
А ежли я порой бушую,
так это, Вульф, игра стихий.

Не лучше ль мирная игра
на биллиардах в три шара?
Держись, приятель! Я — в ударе.
Я знаю всё об этом шаре:
он уклонится от прямой,
внезапно в сторону качнётся,
и двух других слегка коснётся,
как вас коснулся гений мой.

Люби себя, веди дневник,
а мне оставь бессмертный миг
молниеносного удара!
И так всю жизнь: верченье шара
вокруг другого — карамболь.
А в сердце боль, сосед любезный,
для мастеров — предмет полезный,
годится в дело эта боль.

1963

«Замыкание».

Замыкание

Свет погас внезапно в доме.
На столе остался в томе
фантастический рассказ.
Враз погасли все программы,
все комедии и драмы,
и хоккейный матч погас.

Свет погас. В огромном доме
ничего не стало, кроме
отворяемых дверей,
кроме громких перекличек,
кроме чиркающих спичек
и снующих фонарей.

Свет погас — и оказалось,
что лицо твоё осталось
негасимое во тьме.
Так беспомощно и мёртво,
словно фосфором натёрто,
обращённое ко мне.

Как бездомно стало в доме!
Словно на ракетодроме:
дует ветер, зуб болит…
Долото весенних капель
где-то продолбило кабель
и броню бетонных плит.

1968

«Пустырь».

Пустырь

С чего начать? С любого пустяка.
С пустого. С пустыря в окне вагона,
когда курьерский в пригород с разгона
влетает впопыхах осенним днём,
и вдруг: средь городского костяка —
пустое место, и на нём — ворона.
Пустырь. С него, пожалуй, и начнём.

Итак, пустырь. На мёртвой полосе
бугров и сора между корпусами,
как шерсти клочья на облезлом псе,
клоки травы. Глаза полны слезами.
Приснилась мне долина Алазани
во всей своей немыслимой красе!

Итак — пустырь. Определим предмет.
Поскольку пустоты на свете нет,
и даже пустоту между планет —
и ту переполняет звёздный свет, —
мы пустырю дадим определенье:
ПРОСТРАНСТВО БЕЗ КРАСОТ И БЕЗ ПРИМЕТ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не путайте пустыню с пустырём.
Пустырь тосклив, как крик: «Старьё берём!»
Берёшь перо — и на пустом листе
«П» тупо упирается в «СТ».
Как ветра вой, как ржавый клок травы —
унылый «У» и безысходный «Ы».

В пустыне тоже пусто. Но взамен
забора «Р» — в конце пустыни «Н».
В пустыне — солнце, небо, караван,
на горизонте башни разных стран,
в уме у правоверного — Коран,
в суме у православного — Псалтырь…
Бог сотворил пустыню. Мы — пустырь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пустырь. Итака. Хитрый Одиссей,
состарившись в итоге жизни всей,
сидит на берегу, седой абориген.
И солнца средиземного рентген
просвечивает вековые дали.
У Одиссея на груди медали,
на десять метров в глубину земля
засорена обломками культуры:
горшки, колонны, лысые скульптуры,
остатки стен какого-то Кремля…

Он вспоминает блеск протекших дней,
а вкруг него пасутся, землю роя,
и дружелюбно хрюкают герои,
обманом превращённые в свиней.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Передо мной Пустырь грядущих лет —
ПРОСТРАНСТВО БЕЗ КРАСОТ И БЕЗ ПРИМЕТ.
Без пастыря бреду по пустырю,
забывшись, сам с собою говорю.
Такси мимо меня всё в парк да в парк…
А с дерева ворона: «Карк!» да «Карк!»

1976