Стихотворение дня

поэтический календарь

Дмитрий Голубков

19 мая родился Дмитрий Николаевич Голубков (1930 — 1972).

* * *

Билет — картонный символ воли —
На Ярославском обрети —
И вот оно:
Раздолье, поле,
Леса в крамольном забытьи.

И сад, опальный и печальный,
С тяжёлым небом на плечах,
И в чаще вздох тепла прощальный,
И октября шуршащий шаг,

И ветра каторжное рвенье,
И луга сникнувшего зов,
И пение реки осенней,
И огненная смерть дубов.

Торжественным и тайным светом
Озарены дерев черты,
И листья опадают с веток,
Храня осанку высоты.

И, полыхая негасимо,
Испытывая и любя,
Глядит осенняя Россия
В ошеломлённого тебя.

Банальные слова

Боимся слов Люблю и Плачу,
Очарованье, Божество.
В одежды будничные пряча
Восторги сердца своего.
А то поветрию в угоду,
Кудрявим облыселый слог.
И не хотим пускать природу
На свой исшарпанный порог.
Быть старомодным, быть банальным
Так страшно, но приходит миг,
И, словно детства, горько жаль нам
Бесстрашных слов и дум прямых.

* * *

Природа мне дала любовь и разум —
И жажду я любить и разуметь.
Я зряч: я взрос под небом мощноглазым.
Я слышал море — как мне онеметь?

Нас откровенности природа учит,
И, попирая сплетен веретьё,
Звезде падучей и воде дремучей
Выбалтываем тайное своё…
И нашим словом, шелестом, доверьем
Земной простор согрет и ободрён,
И с чутким древом, и с разумным зверем
Мы дружим с незапамятных времён.
И, человека жизнью награждая,
Земля его присутствием живёт,
И пуповина цепкая земная
Нам позабыть о мире не даёт.

Вот почему нам внятен ветра шорох,
Понятен вздох осеннего куста.
Вот отчего в людских сердцах и взорах
Власть доброго светила разлита.
И на звезде печальной и пустынной
В зовущей и взыскующей тиши
Ждёт камень и песчаная равнина
Дыханья человеческой души.

* * *

В лесу отрадно заблудиться,
В лесу не страшно умереть:
Всё так же будут щелкать птицы
И травы медленные зреть…
Живых ничем не беспокоя,
Внезапно и легко устать —
И стать высокою листвою,
И необъятным небом стать.
Не будет жаль ни летних далей.
Ни солнцем пахнущих волос, —
Но той, зовущей ввысь, печали.
С которой на земле жилось.

68

Георгий Оболдуев

19 мая родился Георгий Николаевич Оболдуев (1898 — 1954).

* * *

При нашем скученном жилье,
Да при занятом времени
Недосуг нам романиться:
Особенно по зимам,
В особенности с девушками,
С коими от знакомства до поцелуя
Месяцев на шесть времени,
Верст на триста пеших гулянок,
Пьес на десять разговору:
— Экой нерациональный расход.

1930

* * *

Я потерял живую нить —
Своей поэзии окрестность:
Не знаю, как остановить
Грехопаденье в бессловесность.

Наверно — это результат
И одинокости и свинства:
И даже средь людских громад
Повсюду властвует единство,
А здесь, в глуши, наперечёт
Не только люди без гипноза,
Но просто весь живой народ,
Который не взяла угроза.

И путь, по мыслям и делам,
Далёк от одного к другому:
Пойдёшь, да удивишься сам,
Да повернёшь обратно к дому.

И страшен дом, когда в дому
Хотя б единое биенье
Совместно сердцу твоему
Хотя б в единое мгновенье.

И безответна пустота,
Которой даже нет названья,
Которую душа и та
Не выбрала б для умиранья.

И вот ты понял, почему
Я променяю без оглядки
На боль, на голод, на чуму
Болото здешней лихорадки.

1938

Memento Mori

Бедный, дрожащий зверёк,
Раненный выстрелом,
Плохо себя ты сберёг:
Доли не выстроил.

Лапы и хвост поджимал,
Морщился ласково,
Скраивал свой идеал
Начерно, наскоро.

Сердцем не бейся в судьбу:
Накрепко заперто.
Спёрло дыханье в зобу
Чуть ли не замертво.

Болью предсмертных потуг
Жил не надсаживай:
Видно, не нам с тобой, друг,
Встретиться заживо.

Что-то в нежданной судьбе
Вышло навыворот,
Раз не мелькнуло тебе
Верного выбора.

Кровью исходишь? скулишь,
Жмурясь на извергов,
Тёпленький, серый малыш?..
Сиверко, сиверко!

Ноги дрожат и ползут,
Потные, мокрые,
Бегом последних минут
Стёртые до крови.

Словно в заветном рывке
С силой рванулись и…
Всё повторяют пике
Смертной конвульсии.

Трепетом самых основ
Двинуто под руку:
Скоро тягучий озноб
Влезет до потроху.

Жизнь, что была не полна —
Отмель на отмели! —
Им-то хоть и не нужна, —
Взяли да отняли.

Ихнего права не трожь
Писком: «а где ж оно?»
Что-то ты дуба даёшь
Медленно, мешкотно.

Слабостям, чорт подери,
Место не в очерке!
Жалостный тон убери,
Брось разговорчики!

Чтоб у злодеев (тьфу, тьфу!)
Слёзы не падали
В каждую эту строфу
Из-за падали.

1947

109

Виталий Кальпиди

Сегодня день рождения у Виталия Олеговича Кальпиди.

Летний вечер

Смотри, он воплощается, смотри:
зеленым, красным, голубым и разным,
небесное твердеет изнутри
слоями, а не куполообразно.

Стоят деревья, думают кусты,
шипит трава на змей, ползущих между,
вода, скрывая тело пустоты,
натягивает влажную одежду.

Вот умирает женщина, секрет
ее исчезновенья — это милость
(и только паутина — трафарет
ее морщин — за ветку зацепилась),

по следу суетливой мошкары
она течет, разъятая на части,
в свободное мучение травы
от гнета человеческого счастья.

Нет памяти вокруг, и это — рай,
природа непрочна, ежесекундна,
и ей, переливаясь через край,
саму себя запомнить очень трудно.

Ошеломленная своей ненаготой
под пленкой человеческого взгляда,
она в слюне, она слюна, слюной
меня с тобой она помазать рада.

Я где-то здесь, я кто-то. Кто-то-я
любуется началом этой смерти,
пока еще нетвердая земля
не обрела повадки сильной тверди.

Зеленое запачкало траву,
а синее не пачкает, а плачет.
Все умирает только наяву,
но этот мир не явной явью начат.

Все умирает и живет, живет,
живет и наклоняется то вправо,
где плавно непрозрачное плывет,
то влево, где оно плывет неплавно…

1997

Старая женщина

Римейк. «Некрасивая девочка» (Н. Заболоцкий)

Швырнувши колоду истерзанных карт,
она прижимает ладони к гортани,
и длится, и длится, и длится закат
и дальше, и дольше её очертаний.

Не просто сидит у проёма окна
покрыта снаружи девичеством ветхим,
а смотрит, не зная, что смотрит, она,
не видя деревья, на тёмные ветки.

И если обрезать по контуру свет,
её обтекающий вдоль, а не вдоволь,
получится самый простой трафарет,
каким напечатаны птицы и вдовы.

Узлы расплетая, домашний паук
с лица у неё похищает морщины
и ткацким движением маленьких рук
мотает в клубки для своей паутины.

Стоит разорённая, будто гнездо,
у зеркала утром, пока разумеет,
что старость не то, что стареет, а то,
что длится в тебе и никак не стареет.

Руками исходит, как тайная власть
над миром укропа, борща и душицы,
где жизнь удивительно не удалась
уже потому, что вот-вот завершится.

Ночами выходит в зелёном пальто
и бродит кругами по детской площадке,
и мантры учения «Агни Барто»
читает часами в священном припадке.

Для ангелов ночи она – как сосуд,
но, дёргая от отвращенья плечами,
они из неё, обознавшись, сосут
не душу, а тихую ярость прощанья.

Когда от росы покачнутся кусты,
они улетают проворнее моли.
Так бог избегает своей пустоты
при виде и даже при помощи боли.

Предмет

(На смерть брата)

Пока я вынимал из птицы
полёта скользкий холодец,
та птица начинала биться,
чтобы разбиться наконец,
но только треснула, а ты же
не по-пластунски, но проник
туда, где люди жиже жижи,
где страх не враг, а проводник.
Ты трогал райские предметы
и резался об их края:
там брошка мёртвой тёти Светы,
конверт к 7 Ноября,
два ржавых скальпеля, три ложки,
в закрытой баночке сурьма,
матрёшка в образе матрёшки
и Ельцин в образе дерьма,
и Пастернак, прощённый Зиной,
и след на палочке ушной,
там гриб смешной над Хиросимой
(он там действительно смешной),
там все поповские проклятья —
чуть шепелявее сверчка,
там снайперский прицел распятья,
не без задоринки сучка,
наводится причём скорее,
чем ты исчезнешь без следа
у автомата лотереи
наистрашнейшего суда.

Ты ляжешь на сырые доски
и так захочешь молока.
В твоей чёрный рот, еще не плоский,
вплывут густые облака,
они начнут внутри вращаться,
потом построятся гуськом,
и ты напьешься этим счастьем:
парным суглинистым песком.

48