10 ноября родился Георгий Владимирович Иванов (1894 — 1958).

* * *

Портной обновочку утюжит,
Сопит портной, шипит утюг,
И брюки выглядят не хуже
Любых обыкновенных брюк.

А между тем они из воска,
Из музыки, из лебеды,
На синем белая полоска —
Граница счастья и беды.

Из бездны протянулись руки…
В одной цветы, в другой кинжал.
Вскочил портной, спасая брюки,
Но никуда не убежал.

Торчит кинжал в боку портного,
Белеют розы на груди.
В сияньи брюки Иванова
Летят и — вечность впереди…

* * *

1

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.

Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.

2

Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья…»

Мне говорят — ты выиграл игру!
Но всё равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.

* * *

И. Одоевцевой

Распыленный мильоном
мельчайших частиц,
В ледяном, безвоздушном,
бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд,
ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь — отраженьем —
в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем
Саду,
В голубой белизне петербургского
мая,
По пустынным аллеям неслышно
пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.

* * *

Зима идет своим порядком —
Опять снежок. Еще должок.
И гадко в этом мире гадком
Жевать вчерашний пирожок.

И в этом мире слишком узком,
Где все потеря и урон
Считать себя, с чего-то, русским,
Читать стихи, считать ворон.

Разнежась, радоваться маю,
Когда растаяла зима…
О, Господи, не понимаю,
Как все мы, не сойдя с ума,

Встаем-ложимся, щеки бреем,
Гуляем или пьем-едим,
О прошлом-будущем жалеем,
А душу все не продадим.

Вот эту вянущую душку —
За гривенник, копейку, грош.
Дороговато? — За полушку.
Бери бесплатно! — Не берешь?

* * *

Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветёт могилами,
Как будто не было войны.

А мы — Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики —
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.

Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.

«Дыша духами и туманами,
Она садится у окна».
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:

Стоят рождественские ёлочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.

Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених.
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.

9 ноября родился Виктор Владимирович Хлебников (1885 — 1922).

* * *

Детуся!
Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь, мы будем — брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого,
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки:
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку!..
Много мы лишних слов избежим,
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.

13 сентября 1921

* * *

Участок — великая вещь!
Это — место свиданья
Меня и государства.
Государство напоминает,
Что оно все еще существует!

Начало 1922

* * *

Не чертиком масленичным
Я раздуваю себя
До писка смешиного
И рожи плаксивой грудного ребенка.
Нет, я из братского гроба
И похо<рон> — колокол Воли.
Руку свою подымаю
Сказать про опасность.
Далекий и бледный, но не <житейский>
Мною указан вам путь,
А не большими кострами
Для варки быка
На палубе вашей,
Вам знакомых и близких.
Да, я срывался и падал,
Тучи меня закрывали
И закрывают сейчас.
Но не вы ли падали позже
И <гнали память крушений>,
В камнях <невольно> лепили
Тенью земною меня?
За то, что напомнил про звезды
И был сквозняком быта этих голяков,
Не раз вы оставляли меня
И уносили мое платье,
Когда я переплывал проливы песни,
И хохотали, что я гол.
Вы же себя раздевали
Через несколько лет,
Не заметив во мне
Событий вершины,
Пера руки времен
За думой писателя.
Я одиноким врачом
В доме сумасшедших
Пел свои песни-лекар<ства>.

Май — июнь 1922

* * *

Еще раз, еще раз,
Я для вас
Звезда.
Горе моряку, взявшему
Неверный угол своей ладьи
И звезды:
Он разобьется о камни,
О подводные мели.
Горе и вам, взявшим
Неверный угол сердца ко мне:
Вы разобьетесь о камни
И камни будут надсмехаться
Над вами,
Как вы надсмехались
Надо мной.

<Май 1922>

8 ноября родился Николай Николаевич Марченко [Моршен] (1917 — 2001).

Белым по белому

Зима пришла в суровости,
А принесла снежновости.

Всё поле снегом замело,
Белым-бело, мелым-мело,
На поле снеголым-голо,
И над укрытой тропкою,
Над стежкой неприметною,
Снегладкою, сугробкою,
Почти что беспредметною,
Туды-сюды, сюды-туды
Бегут снегалочьи следы,
Как зимниероглифы,
Снегипетские мифы.

В лесу дубы немногие,
Снеголые, снежногие.
Висят на каждой елочке
Снегвоздики, снеголочки.
И снеголовая сосна
Стоит прямее дротика.
Сугробовая тишина.
Снеграфика. Снеготика.

В Царском саду

Сидеть в саду на крашеной скамейке,
Смотреть на пятна черных грачьих гнезд,
На слабый блеск кленовых почек клейких,
Похожий так на блеск далеких звезд.
Следить во тьме идущих силуэты,
Закрыть глаза и долго не глядеть:
Шепча стихи любимого поэта,
От строк знакомых медленно пьянеть.
Смотреть, как мир, одев венец жестокий —
Венец из звезд, — торжественно затих.
Вдыхать прохладу ночи синеокой
И вспоминать прохладу рук твоих.
И забывать, что мир давно развенчан,
А рук печальных мне не целовать,
И слушать смех идущих мимо женщин,
И строк напевы молча повторять.

* * *

По тропинке по лесной
Два солдата шли весной.
Их убили, их зарыли
Под зеленою сосной.

Кто убил и почему
Неизвестно никому —
Ни родному, ни чужому,
Разве Богу одному.

Через год иль через два
Прорастет кругом трава,
Всё прикроет, приспокоит,
Приголубит трын-трава.

У тропинки у лесной
Запоет гармонь весной:
«Слышу, слышу звуки польки,
Звуки польки неземной».

* * *

Шагает, как военнопленный,
Журавль со сломанным крылом.
Так бродим мы перед вселенной
С неполноценным словарем.

Нельзя одним души усильем
Взлететь навстречу небесам.
Ему нужны для взлета крылья,
Нам — «Эврика!» или «Сезам!»

Блажен, кто с рвением и верой
В жизнь входит, как рыбак в ручей,
Кто с детства дышит атмосферой
Наименованных вещей.

Он из породы ванек-встанек.
Его не вышвырнет вверх дном.
Как дома, в зарослях ботаник
И в безвоздушье астроном.

Вдвойне блажен первосвященник
В броне обрядов и цитат:
Того подводные теченья
Как лжеученья не прельстят.

На всем, чего не называем,
Мы ставим крест и молвим «Нет!»
Но что же делать нам с тем краем,
Где ни обрядов, ни планет?

Где формы, первобытно голы,
Как раковины на песке,
Гудя, беседуют на полу —
Иль вовсе чуждом языке?

Там край неначатой разметки,
Там непочатый край работ…
Астросвященники — в разведку!
Первоботаники — в поход!

Как знать? А вдруг на дне колодца
Еще отыщем слово мы,
И журавлиное срастется
Крыло до траурной зимы.

В миниатюре

Послав друзьям заоблачный привет
И распростясь с иллюзиями всеми,
Лечу, лечу за тридевять планет
Я к тридесятой солнечной системе.

И за кормою астрокорабля
Сужается российская земля,
Сжимается в земельку и в землицу,
На ней мелькают личики, не лица,
В журнальчиках хвалебные стишки,
Психушки, вытрезвилки, матюжки —
Язык, и тот стремится измельчиться.

Всё норовит бочком или ползком
И, уменьшаясь, делается плоским:
Рай коммунизма кажется райком,
В пороховницах порох — порошком,
Народный глас — неслышным голоском,
А если слышным — только подголоском.

Державные вскипают пузырьки,
Да булькают военные страстишки,
В штабах бодрятся красные флажки
(Солдатики сражаются в картишки),
И чьи-то в речки валятся мостки,
И пехотинцы движутся как пешки,
И города летят как городки,
И головы чадят как головешки.

Ну да: при удалении таком
Масштабы изменяются настолько,
Что русский дух становится душком
И русский Бог становится божком,
А доля русская — общеимперской долькой.

Ликую? Нет: скорее, трепещу.
Мельчаю? Да: я съежиться хочу
И вот уже не с верой в постоянство —
Лишь с родинкой на памятке лечу
В чужбинищу свободного пространства.