Сегодня день рождения у Ольги Николаевны Беляевой (Аникиной).
стихотворение из черновика
не растут слова живые,
засыпают в почве зёрна,
только черви дождевые
в верхнем слое чернозёма
облака грядою сжались,
не хватает в небе света
в дымный сумрак погружаясь,
глохнет старая планета.
горизонт обложен ватой,
и над ним в косынке белой
реет ангел чуть поддатый,
и без цели, и без дела,
манну с неба не бросает,
вниз на землю не наступит.
то ли он всех нас спасает
то ли он нас всех погубит.
* * *
Кошка подходит ближе, с точностью геометра
рисует круг и садится, перекатывая в гортани
камень за камнем, и там, в её тёмных кошачьих недрах
рушатся города, закипает вода в Иордане,
читает псалмы убийца, калеча слова губами,
ходят убитые, бьют в свои чёрные барабаны,
трескаются зеркала и в их дымчатой амальгаме
только дисмасы, только гестасы, варавваны,
тяжёлая, древняя дрожь земли, это скачут кони монголов,
стальные машины, рыча, прокладывают траншеи.
и видно еще, как одна из нас перегрызает горло
другой,
и видно, как я молчу, наклоняя шею.
* * *
тому, кто доживает до весны,
награды никакие не нужны:
гремят литавры в солнечной октаве,
и терция – картавящий трамвай,
и прорастает в воздухе трава,
и что ни пропоёшь – выходит «аве».
в саду Никольском или в Бенуа
проспишь полдня почти как на Гоа,
проснешься, чтоб до вечера шататься
среди других весенних горожан,
и затемно вернуться к гаражам,
и Пасху ждать, и, может быть, дождаться.
смотри, зима тебя обобрала,
а ты стоишь, хлебаешь из горла,
глядишь в глаза убитому дракону:
в них мертвый виноградник на скале,
и семена, погибшие в земле.
и никогда не будет по-другому.
* * *
Мы забыли Петрова на детской площадке,
где столбы от качелей торчат бодунами.
Занимался рассвет, серебристый и шаткий,
ковылял самолёт над кривыми домами.
Мы забыли его возле горки железной,
где на сваях верёвка висит бельевая,
где в траве пузырёк с этикеткой облезлой.
Ну, бывает. Чего только, брат, не бывает.
Он сидел, о бетон опираясь плечами,
и вослед уходящим глядел бестолково,
и смотрел, как столбы проводами качали,
молча, так, будто сроду не видел такого.
Река
Гулко падает плод в протоку, и качается и плывёт он.
Береговое солнце
царапает воздух сухими лучами.
Слушай-слушай говорящую воду, говорящую воду.
Измеряй собой
протяженную боль
языка прощаний.
Вот такие надписи вода оставляет на глине.
Вот так из облака
вечную ноту тянет.
Вот вдоль исчезающих линий
плывет корзина –
плыви, Моисей, дитя моё.
На берегу в зарослях
плачут, торжествуют, скулят и лают.
Раненый леопард
в двенадцать часов
выходит к заводи.
Он не считает, сколько крови впитал песок,
сколько вытекло за день,
он просто убивает и молится, молится и убивает.
Пей же её, слушай
и сам становись водою,
соком плодов, знаками на песке,
кровью мертвого зверя.
Когда почувствуешь час –
приходи и ложись на берег
и опусти свою голову
в её ладони.
