21 апреля был день рождения у Светланы Васильевны Кековой.
Размышления над картой звездного неба
1
Что время? Мир, открывший влажный рот,
чтобы себя глотать и плодоносить,
тем самым замыкая плоти круг.
Но ты себя не выронишь из рук,
чтоб вещество любви, как землю, бросить
в могилу тела, в сей водоворот.
У ямы лона страсть тебя пугает,
раздваивает тело, раздвигает,
и в устье жизни, как в преддверье ада,
ты ртом сухим хватаешь кислород,
висящий в небе кистью винограда.
2
Но в яме неба есть свои жильцы:
там тоже оживают мертвецы —
их губы молча произносят свет
и лишь на миг смыкаются, слабея,
но в это время в небе виден след
ползущего куда-то скарабея.
Он катит шар перед собой, как ртуть,
туда, где ниц лежит Кассиопея
и неживую обнажает грудь,
откуда вечно Путь струится Млечный,
безмерно сладкий, мертвый, бесконечный.
3
Но разве можно тело хоронить,
и в смерть ронять себя — и уронить,
и плавать в ней, в воде околоплодной,
и страсть свою настолько удлинить,
чтоб чистым тканям тела перегнить
и превратиться в хаос первородный
протяжный голос пола не мешал?
Вонзились звезды, словно сотни жал,
в такую плоть, которой все едино —
язвит ее любовь или кинжал,
начало жизни или середина.
4
И крепкие дубовые лари,
в которых спят герои и цари,
святые и великие блудницы,
открыты, словно тайные гробницы,
и в щели тел, в их теплые глазницы
любовь свои вставляет янтари:
вот Ящерица, Рыба, Скорпион,
Рак, Треугольник, Южная Корона —
сиянье, бесконечное, как сон,
который видел Бог во время оно.
1986
«У прошлого запах укропный». Читает автор
* * *
У прошлого запах укропный — и мне не сносить головы…
Смеркается. Зверь допотопный выходит из темной травы.
Ни страха, ни плотского пыла, ни плоской звезды в кулаке —
сорвем ли кукушкино мыло и спустимся к мелкой реке,
возьмем ли себя на поруки, сойдем ли случайно с ума —
Саратов, Великие Луки, Москва, Петербург, Колыма
плывут по теченью поло́вой, корой и древесной трухой,
а волны горы Соколовой покрыты сиренью сухой.
Шиповника нежная рана видна сквозь нетающий снег,
двадцатого, в месяц нисана Господь остановит ковчег,
и ты, очарованный странник, изгнанник и вечный изгой
увидишь звезды многогранник сквозь ставни с тяжелой резьбой.
Ты Библос увидишь и Фивы, и крикнешь, как Ной, в пустоту,
что листья двудомной крапивы у голубя сохнут во рту,
что Ноя послушное семя приветствует ангелов рать,
а нам — сквозь пространство и время друг друга по имени звать.
* * *
Там жили понедельник и среда.
Среда любила маленькие вещи —
иголки, гвозди, дыры в потолке.
А понедельник плакал иногда,
по воскресеньям выглядел зловеще.
Возились тихо мыши в уголке —
их злые дети с длинными хвостами —
и крошки хлеба прятали в руке.
Вода перемещается в реке.
Любовники меняются крестами.
Вот шевелится рыба в рыбаке
остатками поджаренного тела.
На плоском блюде блещет чешуя.
Рыбак стоит в дурацком колпаке,
душа летит, куда она хотела,
а не туда, куда хотела я.
Ее встречают вторник и четверг,
грозы июльской Божий фейерверк,
безумный дятел, жемчуг пресноводный.
Там стая птиц легка, как детский всхлип,
и караван ветхозаветных рыб
бредет по суше, ни на что не годный.
