Вчера был день рождения у Геннадия Александровича Русакова.

* * *

…А этот мир жуков и граций жесткокрылых —
в полпальца вышиной, полжизни в ширину —
я проводил туда, в края родных и милых,
в небесный вертоград, где я потом усну.

Последним временам верну мои награды.
Я всем давно под рост, но больше не расту.
Пусть плачут и поют самарские цикады,
кузнечиков моих целуя на лету.

Но я не о себе — о вас, мои родные:
о серой тишине и плаче ни о ком,
о птицах, что несут восторженные выи
и трогают слова шершавым языком.

Как долог сон творца и трудно расставанье
с отлюбленной землёй и весями страны,
с прибежищем зверей и птиц простого званья,
которые в горсти творца вознесены!

* * *

Мой мудрый август, мы на год старее.
Подходит штрифель. Отгуляли Спас.
Но всё ещё рокочут батареи
отходных гроз, гремящих про запас.
Ветра забвенья запевают в уши
легко-легко, ребячьим шепотком
о том, что дни расчётливей и суше,
и о другом — бессмысленном, мирском:
что старый сад скудеет с каждым сроком;
что слух ослаб и пенсия мала;
что нам конец столетья вышел боком
и в Ступино слабы колокола.
Что этот год мне словно сор под веком:
и саднит, а ничем не пособить…
Что страшно быть на свете человеком.
Ещё страшней — совсем на нём не быть.

* * *

Пауки заснули на камнях
грозным сном строителей творенья.
Сколько солнца в этих поздних днях
и в лесах бесшумного горенья!
Всем ущербным зрением моим,
всей страдой четвёртого сезона
я сегодня доверяюсь им,
не ища для этого резона.
День и тих, и незамысловат.
Пауки с их ткачеством лукавым
спят на фоне обнажённых страт,
безразличны к близлежащим травам.
Пусть их спят. Кому они нужны.
Мир достроен и подписан к сдаче.
А размах проектной вышины
нам сгодится так или иначе.

* * *

Я вас любил и оставляю тут.
Я оставляю вас стыду и страху,
стихам, которые о вас прочтут,
жалея, как недужащую птаху.
Я вас любил за ваш косящий взгляд.
За лживость и нелепую измену.
За то, что годы нас испепелят.
За Бронницы с Мытищами и Вену.
За то, что вы не будете со мной.
За всё, что горько и несправедиво.
За то, что сад наполнен тишиной
и небывало уродилась слива.
За то, что я всегда во всём неправ,
а это поле от покоса рыже.
За копошенье полоумных трав.
За то, что я вас больше не увижу.

Сегодня день рождения у Павла Моисеевича Грушко.

Быть

Скатилось солнце в осень
со спелых летних круч.
На вертикалях сосен
горизонтали туч.

Ветшает свет осенний
над оторопью вод,
где рубища растений
латает первый лёд.

В распавшейся дуброве
откроется на миг,
что ты — избранник крови,
её тепла должник,

что мыслит лишь тобою
безвременный хаос,
где ты с твоей судьбою
не деревом возрос,

за целый мир в ответе,
за чистоту и честь —
ведь ты и есть на свете,
и ведаешь, что есть.

1964

Я столько всякого перезабыл…

Борису Жутовскому

Я столько всякого перезабыл,
навязанного жизнью после детства.
Но то, что причиталось мне в наследство
при нарожденьи — этот спелый пыл
всеведенья, которое во сне,
как Время, удивительно бескрайне, —
чем дальше, тем полней живёт во мне,
всё бессловесно объясняя втайне.

Наверно, утешенье: надо рвом,
где шумно рвётся света перепонка,
всего коснувшись серым веществом,
понять, что ты — седая тень ребёнка,
и, пропадая, лишь на то пенять,
что детство не могло до смерти длиться,
и смерть свою — на этот раз — принять
как трезвую возможность не родиться.

1976

Голубь в окне

Голубь в окне, на обыденность нашу глядящий, —
уж не с известьем ли он, что просрочены сроки?
Всё обойдётся, надеюсь, и город галдящий
милостью неба очнётся от горькой мороки.
Всё ещё спят акварели твои и гуаши.
Что бы тебе оживить поседевшие кисти?
Голубь в окне, озирающий помыслы наши, —
к нам он наведался только ль из птичьей корысти?
Что ему надо, голубчику, — только ли крошек?
Всё же, надеюсь, не с бухты-барахты в окне он.
Уж не затем ли он жёсткие перья ерошит,
что Ниспославший его не на шутку разгневан?
Что же мы вызов своим огорченьям не бросим?
Тихим отчаяньем сами себя уморили…
Скоро ли снег обелит нашу грязную осень?
Только и радости всей — русый профиль Марии.

Октябрь 2000

Есть третья сторона листа…

Кириллу моей души

Есть третья сторона листа,
исписанного с двух сторон,
там обитает чистота
без дат, событий и имён, —
непознанная белизна,
не воплотившаяся взвесь,
и пониманье, что она,
пером не тронутая, есть,

покоя не даёт перу, —
в сравненье с этой чистотой
всё, что напишешь поутру,
предстанет к ночи суетой.
Какая глубь и широта
в пространстве этом всех времён —
на третьей стороне листа,
исписанного с двух сторон…

1980-1998

14 августа родился Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865 — 1941).

* * *

Л. Н. Вилькиной

Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность —
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило —
Всё прошло, прошло, прошло.

Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю, — укачало,
Сани легкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.

Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!

10 января 1906, Иматра

Возвращение

Глядим, глядим все в ту же сторону,
За мшистый дол, за топкий лес.
Вослед прокаркавшему ворону,
На край темнеющих небес.
Давно ли ты, громада косная,
В освобождающей войне,
Как Божья туча громоносная,
Вставала в буре и в огне?
О, Русь! И вот опять закована,
И безглагольна, и пуста,
Какой ты чарой зачарована,
Каким проклятьем проклята?
И все ж тоска неодолимая
К тебе влечет: прими, прости.
Не ты ль одна у нас родимая?
Нам больше некуда идти,
Так, во грехе тобой зачатые,
Должны с тобою погибать
Мы, дети, матерью проклятые
И проклинающие мать.

28 сентября 1909, Веймар

* * *

Я не был счастлив никогда,
Из чаши сладостной я не пил.
Так за годами шли года;
Огонь потух, остался пепел.
И в вечер поздний и туманный
Огня у пепла не прошу,
Лишь теплотой благоуханной,
Склонясь к нему лицом, дышу.
О, пусть же все несовершенно, —
Во всем — таинственная весть,
И Бога моего смиренно
Благодарю за все, что есть.

1929