Вчера был день рождения у Веры Николаевны Полозковой.

«Дед владимир». Читает автор

* * *

дед владимир
вынимается из заполярных льдов,
из-под вертолётных винтов

и встает у нашего дома, вся в инее голова
и не мнётся под ним трава.

дед николай
выбирается где-то возле реки москвы
из-под новодевичьей тишины и палой листвы

и встает у нашего дома, старик в свои сорок три
и прозрачный внутри.

и никто из нас не выходит им открывать,
но они обступают маленькую кровать

и фарфорового, стараясь дышать ровней,
дорогого младенца в ней.

— да, твоя порода, володя, —
смеется дед николай. —
мы все были чернее воронова крыла.

дед владимир кивает из темноты:
— а курносый, как ты.

едет синяя на потолок от фар осторожная полоса.
мы спим рядом и слышим тихие голоса.

— ямки веркины при улыбке, едва видны.
— или гали, твоей жены.

и стоят, и не отнимают от изголовья тяжелых рук.
— представляешь, володя? внук.

мальчик всхлипывает, я его укладываю опять,
и никто из нас не выходит их провожать.

дед владимир, дед николай обнимаются и расходятся у ворот.
— никаких безотцовщин на этот раз.
— никаких сирот.

2015

* * *

хрусталь и жемчуг от морозов
и аметист
твой петербург смотри как розов
и золотист
кто заводи подводит чёрным,
синит снега —
куинджи или уильям тёрнер
или дега?
на юг, как племена живые,
бредут дымы
и вот, окликнуты впервые,
застыли мы
как дети, бросившие игры
на полчаса,
чтобы узнать: снега воздвигли
и небеса
наладили метель из сказки
и фонари
ступай, дитя, и пробуй связки:
благодари

* * *

а мы жили тогда легко: серебро и мёд
летнего заката не гасли ночь напролёт
и река стояла до крестовины окон
мы спускались, где звёзды, и ступни купали в них
и под нами берег как будто ткался из шерстяных
и льняных волокон

это был городок без века, с простым лицом,
и приезжие в чай с душицей и чабрецом
добавляли варенья яркого, занедужив;
покупали посуду в лавках, тесьму и бязь
а машины и лодки гнили, на швы дробясь
острых ржавых кружев

вы любили глядеть на баржи из-под руки,
раздавали соседским мальчикам пятаки:
и они обнимали вас, жившие небогато.
и вы были другой, немыслимо молодой,
и глаза у вас были — сумерки над водой,
синего агата.

это был июнь, земляника, копчёный лещ,
вы носили, словно царевич, любую вещь
и три дома лишили воли, едва приехав
— тоня говорит, вы женаты? — страшная клевета!
а кругом лежал очарованный левитан,
бесконечный чехов

лестницы, полы в моей комнате, сени, крыльцо, причал —
всюду шаг ваш так весело и хорошо звучал,
словно мы не расцепим пальцев, не сгинем в дыме,
словно я вам еще читаю про древний рим
словно мы еще где-то снова поговорим,
не умрем молодыми

кажется, мы и теперь глядим, как студеной мглы
набирают тропинки, впадины и углы,
тень пропитывает леса и дома, как влага.
черные на фоне воды, мы сидим вдвоём
а над нами мёд, серебро и жемчуг на окоем,
жатая бумага.

уезжайте в августе, свет мой, новый учебный год
дайте произойти всему, что произойдет, —
а не уцелеет ни платья, ни утвари, ни комода,
наша набережная кончится и гора, —
вы пребудете воплощением серебра,
серебра и мёда.

16 июня 2015

Сегодня день рождения у Марии Вячеславовны Фаликман.

«От белого снега до чёрного снега». Читает автор

* * *

От белого снега до чёрного снега не больше недели.
От чёрного снега до черной земли дуновенье циклона.
А дальше до зелени без промедления дни полетели,
а дальше черемуха, дальше сирень, и в пол-улицы крона
у старого клёна, а что нам до клёна, когда до каштана
от силы неделя, но дни, словно дворники в полуподвале,
толкутся на месте, бранятся, и голубь им вторит гортанно,
достанешь печенья ему из кармана — заметит едва ли.

Среди зацелованных этим циклоном в почёте беспечность,
в ходу неприкаянная простота, беспардонное счастье.
А дальше, как в детстве, когда так мучительно рвутся беречь нас,
чуть-чуть заиграешься, сразу — смотри, дотемна возвращайся.
И ты возвращаешься. Морось внезапная сыплется с неба.
Отвергнута голубем, в недрах кармана крошится галета.
И вновь мимо зелени до тополиного белого снега.
До белого снега, до чёрной земли, до зелёного лета.

Апрель, июль 2011

* * *

С. Д.

Чтобы дом, и за домом сад, и живая изгородь,
и качели в саду, и лисы в глубинах сада.
Всё равно не найдёшь, даже если будешь выискивать,
даже если с пелёнок веришь, что так и надо.

Чтобы скучно, светло и ветрено. И до завтрака
уходить в холмы и шагать под сорочьи крики.
Чтобы там, наверху, голова кружилась от запаха
разнотравья, свободы, счастья и ежевики.

Чтобы скрипка, а лучше две, но без всякой музыки,
только солнце выхватит полечку книжной пыли
и подростка на фото. Боже, какие узкие
у него ладони и плечи когда-то были.

Это всё твоё, ни в какой не отыщешь повести,
не научишься, не вберёшь, не впитаешь где-то.
Чтобы в лес — пешком, чтобы в город — только на поезде,
и смотреть в окно, как весна прорастает в лето.

Что случайно, а что в подарок тебе достанется —
ты бери, ну где тебе времени взять на поиск?
У тебя четыре минуты пешком до станции —
довести до ума строфу и запрыгнуть в поезд.

Февраль-март 2015

* * *

Минус восемь восьмого марта — куда ни шло.
Минус десять десятого — всё-таки перебор.
У цветочниц неблагодарное ремесло:
размораживать город, застывший в зиме с тех пор,
как последние астры взяла старушка в платке
и, поправив платок, растаяла в свете фар.
Вот с тех пор и зима. И, с зимою накоротке,
смотрит город стеклянным взором на твой товар.

Только ты и сама как будто застыла здесь,
провалилась в сон, а во сне другая, не ты,
не проснувшись толком, ныряет ногами в смесь
грязноватого снега, соли и нищеты,
и весь день считает убытки, и каждый час
худосочные розы считает по головам.
Видно, что-то еще потребно зиме от вас,
а быть может, от нас. Но, увы, отдуваться вам.

Минус десять и солнце: как там сказал поэт?
Просыпайся, красавица, нечего тут, пора.
И висит над Москвой в ожиданье твоих побед
это облачко лёгким взмахом его пера.
И затянет, и потеплеет, и потечёт,
и захлюпает на земле и на небеси…
Не спеши, завернув тюльпаны, выставить счёт.
Вот отступит зима — что хочешь тогда проси.

9-14 марта 2012