Вчера был день рождения у Владимира Яковлевича Строчкова.
* * *
Это тонкая штучка с крутым желобком вдоль спины.
В каждом плавном изгибе ее особая смертная стать.
Она сама ложится в ладонь, и всей-то ее длины —
ровно столько, чтобы сразу до сердца достать.
Кто же знал, что нельзя обнаженную финку брать голой рукой,
не поранившись лихо, до самой белой кости.
Но теперь я знаю. Но теперь я знаю покой
лишь тогда, когда сжимаю ее в горсти.
От укуса ее рана так глубока и узка,
что не может сойтись краями, срастись, зажить.
И единственный способ выжить наверняка —
как в чехол, до упора в рану ее вложить,
возле самого сердца носить эту тонкую боль
и качать, и баюкать в крови, навевая ей сны;
ждать, когда прикипит, зарастет и затянется, что ль,
эта легкая, сладкая смерть с желобком вдоль спины.
1991
* * *
Жил пророк со своею прорухой
у самого белого моря,
про Рок ловил поводом дыбу;
раз закинул он долгие нети —
свято место вытянул пустое;
вновь раскинул порок свои эти —
выпали хлопоты пустые;
в третий раз закинулся старый —
вытащил золотую бирку
инв. № 19938.
Говорит ему бирка золотая
инв. № 19938
человеческим голосом контральто:
— Смилуйся, пожалей меня, старче,
отпусти, зарок, на свободу,
на подводную лодку типа «Щука»,
что потоплена глубинною бомбой
в сорок пятом году под Волгоградом:
ждет меня там завхоз, не дождется,
заливается Горьким и слезами.
Ты спусти, курок, меня в воду!
Испусти! Услужу тебе службу,
сделаю, чего не попросишь!
Ей с уклоном нырок отвечает:
— Попущу тебя, доча, на волю,
лишь исполни одну мою просьбу:
неспокойно мне с моею прорехой,
вишь, поехала как моя крыша —
ты поправь да плыви себе с Богом.
Отвечает бирка золотая
инв. № 19938
савоярским альтом мальчуковым:
— Не печалься, сурок, не кручинься,
а ступай, упокой свою душу,
мы непруху твою мигом поправим,
нам застреха твоя не помеха,
будет крыша — краше не надо! —
и, сказавши, хвостиком вильнула,
голосом вскричала командирским:
— Срочное погружение! Тревога!
Носовой отдать! Задраить люки!
По местам стоять, в отсеках осмотреться!
Перископ поднять! Торпеды — товьсь к бою!
Дифферент на нос, глубина сорок,
скорость пять узлов, курс сто двадцать!
Штурмана ко мне! Акустик, слушать!
Вашу мать — в реакторном отсеке!!! —
и ушла в глубину, как булыжник.
Вот хорек домой воротился —
видит — крыша его в полном порядке,
вся фанерная и с красной звездою,
и табличка с адресом прибита:
мол, загиб чирок смертью героя
в сорок пятом году под Волгоградом
на подводной лодке типа «Щука»,
где служил бессменно завхозом;
а пониже — бирка золотая
инв. № 19938.
В изголовье сидит его Старуха,
говорит ему голосом профундо:
— Дурачина ты, сырок, простокваша!
Жил да жил бы со съехавшей крышей!
Не всхотел ты быть прорабом духа,
прихотел, чурок, жить сагибом —
вот теперь лежи и не вякай,
ибо сказано у Екклесиаста:
«Лучше жить собачьею жизнью,
чем посмертно быть трижды Героем,
хоть бы и по щучьему веленью».
(Конец цитаты)
1 сентября 1990
* * *
Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.
1992
Общевойсковое
Один отдельно взятый отделенный,
тем паче взводный, может быть вселенной,
светить и расширяться без конца.
У каждого в душе свои сверхструны,
возникшие, пока мы были юны,
и первовзрыв от первого лица.
В любом простом ефрейторе так грозны
галактики и самой разной звёзды
светимости и тож величины,
у каждого из нас свои квазары,
и каждый отвечает за базары,
свои, от рядовых до старшины.
взрываются сверхновые, пульсары
пульсируют, как будто комиссары,
сигналы подают, как командир,
а после взрыва в каждом мёртвом танке
мы четырёх вселенных зрим останки
с большим числом огромных чёрных дыр.
И каждый тепловую смерть вселенной
в себе несёт, грядущий незабвенный —
и генерал, и маршал, и солдат,
ведь умирая — зазубри, дубина! —
монады мы, нам целый мир чужбина,
будь мы хоть кто, хоть ротный, хоть комбат.
19 июля 2010, Верхнее Ступино
