28 июня родилась Ирина Игоревна Ковалёва (1961 — 2007).

* * *

Первую тысячу лет я буду слушать сакс,
Ехать в машине, июнь, закат в зеленом огне,
Или — май, сирень, окно, открытое в сад,
И ветер шевелит занавески в окне.

Шум высоких берез и сосен пасмурным днем,
Белый шиповник, и дуб, и жасмин, и клен…
Первую тысячу лет — я догадаюсь потом
И побегу, как к морю с поезда, — даже в шторм.

В Средиземном — в Эгейском — в августе — звон планет,
По созвездию плещется в каждой волне…
Первую тысячу лет, в каяке, завернувшись в брезент,
Между Критом и Наксосом буду плыть на спине.

Лето 2003

* * *

Какая дивная устроена обитель
для нашей юности — она всегда жива.
Немыслимых садов нечастый посетитель,
в незапертую дверь вхожу без волшебства,

И там всегда горит любви укус пчелиный,
и оттого светло, как северной весной.
И полый ствол поет одним дыханьем длинным,
и падают слова, как ливень льет, — стеной.

2005

* * *

Марине Георгадзе

Так вот и было. Любила тебя?
— В этом ли дело? —
Бездну в лице твоем, взгляд отводя,
Видеть умела.

Свет был большой обитаемый дом.
Белые своды.
Можно войти и вернуться потом —
Сколько свободы.

Ставнями забраны окна, а вход —
Вход заколочен.
Был и у нас свой Тринадцатый год.
Пропуск просрочен.

Мокрой щекой к ледовитой стене —
В самом ли деле
Бальные шорохи чудятся мне,
Дальние трели?

Сыплет нарядный пушистый снежок,
Ставит кавычки.
Выпал из пальцев пустой коробок.
Кончились спички.

2006

* * *

Холодная весна сверкает и гремит.
Холодная весна — твой первый день рожденья.
Безлиственный пейзаж, похожий на Аид,
Но только солнце есть и слышно птичье пенье.

Ты первая прошла в прозрачные врата.
Еще колышутся несомкнутые створы,
И что-то видно там — то будто темнота,
А то как будто свет — как в поезде, в котором

Куда-то прибыли. Пустой ночной перрон.
Со сна не разобрать ни надписи проплывшей,
Ни что там рявкает в вокзальный микрофон
Надсадный женский бас — усталый и простывший.

И душно наверху. И дует из окна.
И хочется домой — иль ехать степью темной
Вперед или назад. Огромная луна —
Нет, это бьет в лицо фонарь пристанционный.

Проснуться бы теперь и знать, что это сон,
Что лето впереди, и мы с тобой поедем
На море Белое! На Тихий Океан!
И хлебом не накрыт твой с водкою стакан,
А просто не допит, и нет конца беседе.

Декабрь 2006

24 июня родилась Инна Львовна Лиснянская (1928 — 2014).

* * *

Из духовки — картошка. Соленый груздь.
«Амаретто» принес мне гость, —
Из меня он пытается вырвать грусть,
Как из стенки кирпичной гвоздь.

Но и шляпки нет у того гвоздя,
Да и нечего в ребра лезть,
Да и грусть моя много лет спустя,
Может быть, превратится в весть

О земле воспрявшей, ядящей всласть,
О душе, поправшей и смерть и злость.
Эта грусть — посильнее, чем бунт и власть,
Хоть ржавее, чем в стенке гвоздь,

Еще вербой взойдет из моей груди,
Чтобы благовестить весну.
Пей ликер, мой гость, да груздем хрусти,
Обжигай картошкой десну.

1995

* * *

Ямбический гул Средиземного моря,
Ветров пятистопный хорей
И птичий анапест в предутреннем хоре, —
Всё проще меня и мудрей.

И всё же я тоже явленье природы,
Я призрак свободы в ряду
Существ и вещей… И на долгие годы
Пришла я и снова приду.

* * *

Шторы тумана и выхлопы дыма
Тайну сгущают. В конце колеи
Всё объяснимое необъяснимо,
Годы мои, ах вы годы мои.

Холод ума, проясняя разгадку,
Водит по памяти, как по стеклу.
Мальчик натягивает рогатку,
Пухлый амур запускает стрелу.

Дедушка крутит свою самокрутку,
Бабушка мажет помадою рот,
Дует пастух в старомодную дудку,
Дух песнопенья поэта пасёт.

Всё происходит всегда и повсюду —
Много туману за жизнь набралось.

А за туманом целует Иуду
В мёртвые губы воскресший Христос.

27 марта 2010

* * *

Ну что же, я готовлюсь к вылету.
Но перед встречею с зимою
Из снов все лишнее повымету,
И явь от накипи отмою.

В компьютерной оставлю памяти
Следы от истины расхожей
И даже знаки на пергаменте,
Содеянном из козьей кожи.

Оставлю все, что не относится
К моей особе напрямую, —
И звон, живущий наособицу,
И певчей птицы речь прямую,

И голос нежный, и неласковый,
И всхлипы запредельных скрипок…
А все ж, как жизнь ни отполаскивай,
Не смоешь пятен и ошибок.

20 июня скончался Александр Викторович Ерёменко.

* * *

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема,
шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.
Разрушается воздух, нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка,
и сама под себя наугад заползает река,
а потом шелестит, и они совпадают по фазе.
Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.
И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку…
Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.
Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.
Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.