Сегодня день рождения у Ларисы Сайриновны Йоонас.

* * *

Эх папа папа если бы ты знал что сталось с миром
ты бы не захотел вернуться в него наверное
многое ранило бы тебя я иногда думаю
тебе пришлось уйти чтобы дать миру перемениться
если бы ты вернулся я нашла бы способ
уберечь тебя от того что ранит
не существует невыносимых миров если
есть с кем разделить эту невыносимость.

* * *

Они пришли и забрали у нас Сократа
с тех пор мы разучились говорить разумные вещи
а когда отняли Платона
мы рассыпали все наши раковины
ни одно имя ничего больше не значит
знаешь ли ты как называются это озеро и этот лес
ничего удивительного и твое имя им неизвестно.

* * *

Единственное средство избежать войны
маленький человек бесконечно маленький
неучитываемая единица потерь
прах к праху органическая химия
ум доблесть отвага и другое не вполне измеряемое
безупречность этого тела кожа глаза руки пальцы
зачем-то он был создан запрограммирован
алгоритмом невероятной сложности набит информацией
способной изменить вселенную
образом и подобием невероятен без малого совершенен
вовлечен в современную историю зачем его не спросили
беззвучный бессильный немой незаметный прозрачный
не дышит сошел с ума спасен.

* * *

Выжившие никого не интересуют
они мешают своим несовершенством
их истории невозможно поправить
их биографии обязательно с подвохом
от них пахнет потом или луком
нет постановлений как к ним относиться
только собственная совесть но нет никакого опыта
они сидят на шатких скамейках
заражая городские парки
есть способ полюбить их не о том ли
говорят наши главные книги
написанные мертвыми о мертвых?

26 мая родилась Наталья Евгеньевна Горбаневская (1936 — 2013).

* * *

Я живу на улице Гей-Славяне,
у меня под окнами молоток отбойный,
и в глазах от грохота бяло-червоно.
Я сижу за рулем, управляю словами,
и словам не тошно, хоть бывает больно,
и слова развеваются, как знамена.

Как знамена разные — разного дела,
разной нации, разного паньства
и самого разного скрытого смысла.
И под ними идут водолей и дева,
и лев и ягненок, и пастырь и паства,
и большая медведица, и большие числа.

И в асфальт вгрызается молотком отбойным
тот, кто вышел на поиски самого себя же
под вещей поверхностью, под их оболочкой.
Тот, кто станет тогда совершенно свободным,
когда услышит: «На тобi, небоже»,
— и замрет как вкопанный с пустою ладошкой.

* * *

Таянье, тленье, латание,
пение и лопотание,
лепет, и пепел, и прах,
охра, и порох, и страх.

После зимы из берлоги
тяжко выходишь на свет,
иволга свищет в овраге,
ива вцепляется в земь.

Воем воздушной тревоги
душу встречает рассвет,
туч скороспелых ватаги
красятся в зелень и синь.

Иволга кошкой мяучит,
стонет, и плачет, и мучит
светочувствительный слух
флюсом, что за зиму вспух.

* * *

Русский язык
потерял инструмент,
руки, как бы сами,
о спецовку отирает,
так и не привыкнет,
что Иосиф умер,
шевелит губами,
слёз не утирает.

* * *

Эта глиняная птичка —
это я и есть.
Есть у ангелов привычка —
песенку завесть.

В ритме дождика и снега
песню затянуть,
а потом меня с разбега
об стену швырнуть.

Но цветастые осколки
— мусор, хлам и чад —
не смолкают и не смолкли
и не замолчат.

Есть у ангелов привычка —
петь и перестать.
Но, непрочный, точно иней,
дышит дух в холодной глине,
свищет — не устать.

* * *

Подобрали меня рифмы в канаве,
кой-как обтряхнули, обмыли,
подбирали мне одежку по росту,
то есть, значит, с чужих детей,
мазали, сводили коросту,
очищали, отчищали от страстей,
прочищали мне уши и мысли,
а случалось, чуть не доконали.

Я их, как умела, держалась,
а случалось, трепыхнусь, чуть не вырвусь,
загуляю проходными дворами,
чтобы срезать долгий путь напрямки,
но они меня, как пашню, орали,
не сымая с плуга руки,
и давали мне задаром и на вырост
неиспрошенную милость и жалость.