Сегодня день рождения у Михаила Натановича Айзенберга.

* * *

Забудут нас удача и закон.
Забудет нас и крепость на болоте.
Так невесом в тылу и на излете
подземный корень старческих имен.
Чужой огонь лежит на языке.
Удар петляет с первого на третье.
Зима летит на длинном поводке,
и мягко стелют два десятилетья.
Не спрашивай, зачем и почему.
Уже по локоть в сахарном дыму,
уже забытый, верный втихомолку,
к словам твоим я не найду ключа.
И старший брат мой ляжет под иголку,
едва увидев мир из-за плеча.
Один из нас, но первый из пяти
(мы славу пьем из одного стакана
и воздух тянем из одной горсти)
забудет мир, дойдет до Ханаана,
но караван не встретит на пути.

1971

* * *

Живительного воздуха пласты,
стрекозами развёрнутые ткани;
расходятся зелёные листы
и воздух пьют мельчайшими глотками.
И точками животворящей пыли
усеяна воздушная стена.
Крылатые пылинки-семена
светящиеся в воздухе застыли.
Неслышный ветер входит налегке
при лиственном движеньи осторожном —
в берёзовой летящей шелухе,
соединившей будущее с прошлым.

* * *

Сон идет за человеком,
изведенным в никуда,
словно талая вода
вперемешку с темным снегом.

Их когда-то сдали в хлам –
всех увечных, безголосых,
что на остров Валаам
укатились на колесах,

на подбитых костылях,
на подкованных дощечках,
в черных сгинули полях,
потонули в черных речках.

Вот и в памяти черно.
На пиру у людоедов
сладко хлебное вино.
И живи, его отведав.

* * *

Слово на ветер; не оживёт, пока
в долгом дыхании не прорастёт зерно.
Скажешь «зима» — и всё снегами занесено.
Скажешь «война» — и угадаешь наверняка.

Не говори так, ты же не гробовщик.
Время лечит. Дальняя цель молчит.
Но слово за слово стягивается петля;
всё от него, от большого, видать, ума.

Скоро заглянешь за угол — там зима.
Выдвинешь нижний ящик — а там земля.

* * *

Переулка чёрной впадиной,
тенью угольной подкошенный,
ходит страх какой внимательный,
повторяет «где же, боже мой»,
удаляясь по касательной.

Подскажи ему свидетеля.
На скамеечке отметина,
знак какой-то указательный.

Ходят тени по Москве-реке.
Объясненье в каждом скверике.
— Помогите, люди ближние!
Не придерживайте лишние
два билета до Америки.

Опросите потерпевшего —
вероятно помрачение.
Ведь отсюда хода пешего
два шага до заключения.

Одного его касается,
сколько отняли, отспорили
перекупщики-карманники.

Говорят, цена кусается.
Говорят, того не стоили
вырванные из истории
годы, отданные панике.

18 июня родился Евгений Владимирович Витковский (1950 — 2020).

* * *

Памяти А. С.

Тень креста завращалась, прозрачная, словно слюда,
Стала храмом летающим белая тень вертолёта.
Это правильно: пылью солёной уходишь туда,
Где в небесных морях ждёт тебя генерал Фудзимото.
Но якшаться с покойником нынче тебе не с руки,
Генералу положено гнить в самурайской могиле,
А тебе — вспоминать, как под Нарвой, заслышав рожки,
Восставали в крестах те, кого отродясь не крестили.
Видишь, вышние рати идут на последний удар,
Размышлять ни к чему, полумеры не стоят усилий.
У пролива скорбит умирающий град Арканар,
Что героям опять не хватает албанских фамилий.
Вековая традиция наша — кто смел, тот и съел,
Океан Айвазовского мутен, хотя и неистов.
Никакого прогрессорства, это печальный удел
Полоумных актёров, отчаянных униформистов.
Не нашлось тебе места в грядущих бездарных мирах,
Но едва ли ты станешь томиться у берега Леты.
Никакого надгробия, ибо развеялся прах
Над Москвою рекой, над холмами зелёной планеты.

* * *

Устроясь на гнилой соломе,
скулит, о прошлом вспоминая,
та нежить, что живёт при доме,
а также нежить остальная.
На смех в углу никто не клюнет;
бояться беса — нет приказа;
никто через плечо не плюнет,
поскольку не боится сглаза.
Венчанки маются безбрачьем,
на то понятная причина.
Теперь послать к чертям собачьим
способна даже чертовщина.
Защитник малого народца,
почти прозрачный, осторожный
полночник по селу крадётся,
подлестничный, череспорожный.
На умирающее чудо
леса и реки смотрят вчуже.
Вчера и нынче было худо,
но станет несравненно хуже.
Проснётся лихо, грянет в било
и к послушанию принудит.
Где не было того, что было —
того, что будет — там не будет.

* * *

Природа слагает зеленое знамя ислама
И рушится ливнем багровых осенних отрепьев.
Комедия кончилась. Видно, готовится драма.
Григорий Отрепьев, до завтра, Григорий Отрепьев.

Димитрий, забудь, что по-летнему сердце пригрелось.
Холопов зови — посмеемся слетающим флагам.
Кончается лето. Объявлены осень и зрелость.
Последние клены толпятся багровым аншлагом.

Пусть карта небес побелела от звездного крапа —
Даст Бог, расхлебаем. Да мало ли в жизни историй!
…Но с хрустом песчаным осенняя сфинксова лапа
Сметает меня и тебя, малоумный Григорий.

Листва, отлетай, заметая следы безобразий,
Пусть рушатся листья и звезды — пустая утрата.
Эх, так-перетак, бесполезные звезды Евразий,
Григории всякие, чертово племя разврата.

А ждать невтерпеж, так и ждешь, как лежишь на иголках —
Природы покров не растерзан — он ярок, лоскутен.
Пусть осень подходит — распутица, грязь на проселках.
Григорий Распутин, до завтра, Григорий Распутин.

Сегодня день рождения у Людмилы Дмитриевны Херсонской.

* * *

Не знаю, как сказать тебе, кошка, что идет война,
не знаю, как сказать тебе, что ты можешь остаться одна.
Не знаю, как тебе объяснить,
что есть вещи, которые нельзя починить.
Предположим, ты разбиваешь вазу,
ее не склеишь,
предположим, хотя не бывало ни разу,
ты украла курицу и об этом жалеешь,
но от курицы остался обглоданный куриный скелет
и даже ты понимаешь, что курицы больше нет.
Есть коты и кошки, они ничьи,
в их меню входят мыши и воробьи.
Они не пьют молоко, только воду одну,
таким животным легче перенести войну.
Может быть, кошка, нам придется отсюда бежать,
я не смогу взять тебя с собой, да тебя и не удержать,
ты боишься людей, боишься машин,
ты не видела, кошка, горящих шин.
Ты не слышала, как рвутся снаряды над головой,
ты слышала издалека только собачий вой.
Иными словами, кошка, ты остаешься одна,
ты, кошка, никому не будешь нужна.
Вот запас еды, его хватит на четыре дня.
И прости меня, если можешь, прости меня.

* * *

Идет мужчина, несет рабочие руки.
Село Васильевка. За селом — красные маки.
Рабочих рук у мужчины всего две штуки,
пока не дело не доходит до драки.
Но как только дело дойдет до драки,
откуда ни возьмись растут кулачища,
вздымаются шишки, появляются буераки,
надуваются жилы или еще что почище.
Рабочий мужчина не жалеет рабочие руки,
давит гниду, трубит, правду-матку рубит,
а рабочих рук у мужчины всего две штуки
и он их, возможно, погубит.

Уборка

Каждый раз, когда он уезжает, она убирает в дому,
выбрасывает старые вещи, бумаги, книги.
Зачем, спрашивается, столько книг ему одному,
зачем ему атлас мира и путеводитель по Риге?
Каждый раз, когда он приезжает, чтоб ничего не найти,
он вверх дном перерывает дом. — Где моя черная папка?
Ты выбросила ее, выбросила? — Выбросила, прости.
У нее в голове веник, в руках — мокрая тряпка.

Она хлопочет на кухне, муж сидит на полу,
суп уже остывает, а муж не идет к столу,
ползает среди старых фото, выпавших из альбома —
вот девочка с мишкой, вот дедушка в кителе,
а где мои родители? Господи, где родители?
— Совсем сошел с ума. Твои родители умерли, Шлёма.