19 мая родился Олег Павлович Ильинский (1932 — 2003), русский поэт второй волны эмиграции.

Кусково

Пробираясь сквозь ветки на ощупь,
Глядя окнами в ясную даль,
В подмосковных смеющихся рощах
Доморощенный бродит Версаль.
Он стыдится величья и позы,
Заслоняясь на легком ветру
Серебристым изгибом березы,
Опрокинутой в северный пруд.
Люстра входит альпийским обвалом,
Входит, гранями чуть шевеля,
В белый блеск танцевального зала
Колкой радугою хрусталя.
В легком кружеве речи французской,
Между старых сановных голов,
Властно топает туфелькой узкой
Королева кусковских балов…
Зацветая, колышутся травы,
И сквозь лиственный легкий узор
Ровно дышит имперская слава
В камышовых свирелях озер.

1961

* * *

Ты в упор повстречалась с грозой,
С набегающим блеском разряда,
На тебя помертвевший газон
Посмотрел выцветающим взглядом.
У деревьев панический страх
Властной кистью написан на лицах,
Две осины забились в овраг
Не дыша и боясь шевелиться.
В полумрак за оконным стеклом
Моментальный обрушился ветер,
Шквал, циклон или антициклон —
Всё равно, мелочей не заметишь.
Поразит только бледность холста,
Грозовая размывка деталей
И что вся авансцена снята
Под неистовство влажных баталий.
Лютым бивнем, рывком дождевым
Сбиты с толку кусты и помяты,
И в грозе откликается им
Крупный рык громового раската.

1977

Сентиментальная прогулка

Присядь на скамейку, подумай, взгляни:
Какие-то парни читают Парни,
Приезжий колхозник, спустившись в метро,
Мальбранша раскрыл, улыбаясь хитро.
Неотразимо пленяет картина:
В скверике нянька читает Плотина.
Сидя на лестнице, два штукатура
Канта штудируют в час перекура.
Даже бетонщик сказал между прочим,
Что, мол, Витрувий в деталях не точен.
Слесарь Шенье переводит стихами,
Любит Проперция автомеханик,
Слегка поседевший работник обкома
Бергсона читает на службе и дома.
Меня утомила прогулка сквозная:
Я был потрясен этой бездной познанья,
Я только подумал, снимая пальто,
Что Маркса теперь не читает никто.

1978

Горы

Затянут башлык на граните суровом,
Гигантски скульптурен сияющий каменный выступ,
Из нижней деревни уходят на выгон коровы
И царственно дик между елями камень тенистый.
Аукайся, дальний утёс, с угловатой лавиной,
Деревня деревню привычно по имени кликай.
Железное солнце проходит над синей долиной,
На вырубках знойных рябая растёт земляника.
Как воздух, прозрачна чреда деревенского танца
(Ему ты училась в альпийской серебряной школе!)
Его танцевала в кругу молодого пространства
Под белой церковкой, в тени голубой колокольни.
О нет, не улыбка альпийского снега, не камень,
Не поступь весенней коровы, не рокот органа,
То лёгкие нимфы на горных полянах мелькают
И сёстры-берёзы приветствуют их, улыбаясь.
Пустеет открытый коровник, хлебнувший простора,
Вода оглашает уступы кипением талым,
Леса умываются снегом и светятся горы,
И ясно в долину глядят, отливая металлом.

1980

Сегодня день рождения у Виталия Олеговича Кальпиди.

Летний вечер

Смотри, он воплощается, смотри:
зеленым, красным, голубым и разным,
небесное твердеет изнутри
слоями, а не куполообразно.

Стоят деревья, думают кусты,
шипит трава на змей, ползущих между,
вода, скрывая тело пустоты,
натягивает влажную одежду.

Вот умирает женщина, секрет
ее исчезновенья — это милость
(и только паутина — трафарет
ее морщин — за ветку зацепилась),

по следу суетливой мошкары
она течет, разъятая на части,
в свободное мучение травы
от гнета человеческого счастья.

Нет памяти вокруг, и это — рай,
природа непрочна, ежесекундна,
и ей, переливаясь через край,
саму себя запомнить очень трудно.

Ошеломленная своей ненаготой
под пленкой человеческого взгляда,
она в слюне, она слюна, слюной
меня с тобой она помазать рада.

Я где-то здесь, я кто-то. Кто-то-я
любуется началом этой смерти,
пока еще нетвердая земля
не обрела повадки сильной тверди.

Зеленое запачкало траву,
а синее не пачкает, а плачет.
Все умирает только наяву,
но этот мир не явной явью начат.

Все умирает и живет, живет,
живет и наклоняется то вправо,
где плавно непрозрачное плывет,
то влево, где оно плывет неплавно…

1997

Старая женщина

Римейк. «Некрасивая девочка» (Н. Заболоцкий)

Швырнувши колоду истерзанных карт,
она прижимает ладони к гортани,
и длится, и длится, и длится закат
и дальше, и дольше её очертаний.

Не просто сидит у проёма окна
покрыта снаружи девичеством ветхим,
а смотрит, не зная, что смотрит, она,
не видя деревья, на тёмные ветки.

И если обрезать по контуру свет,
её обтекающий вдоль, а не вдоволь,
получится самый простой трафарет,
каким напечатаны птицы и вдовы.

Узлы расплетая, домашний паук
с лица у неё похищает морщины
и ткацким движением маленьких рук
мотает в клубки для своей паутины.

Стоит разорённая, будто гнездо,
у зеркала утром, пока разумеет,
что старость не то, что стареет, а то,
что длится в тебе и никак не стареет.

Руками исходит, как тайная власть
над миром укропа, борща и душицы,
где жизнь удивительно не удалась
уже потому, что вот-вот завершится.

Ночами выходит в зелёном пальто
и бродит кругами по детской площадке,
и мантры учения «Агни Барто»
читает часами в священном припадке.

Для ангелов ночи она – как сосуд,
но, дёргая от отвращенья плечами,
они из неё, обознавшись, сосут
не душу, а тихую ярость прощанья.

Когда от росы покачнутся кусты,
они улетают проворнее моли.
Так бог избегает своей пустоты
при виде и даже при помощи боли.

Предмет

(На смерть брата)

Пока я вынимал из птицы
полёта скользкий холодец,
та птица начинала биться,
чтобы разбиться наконец,
но только треснула, а ты же
не по-пластунски, но проник
туда, где люди жиже жижи,
где страх не враг, а проводник.
Ты трогал райские предметы
и резался об их края:
там брошка мёртвой тёти Светы,
конверт к 7 Ноября,
два ржавых скальпеля, три ложки,
в закрытой баночке сурьма,
матрёшка в образе матрёшки
и Ельцин в образе дерьма,
и Пастернак, прощённый Зиной,
и след на палочке ушной,
там гриб смешной над Хиросимой
(он там действительно смешной),
там все поповские проклятья —
чуть шепелявее сверчка,
там снайперский прицел распятья,
не без задоринки сучка,
наводится причём скорее,
чем ты исчезнешь без следа
у автомата лотереи
наистрашнейшего суда.

Ты ляжешь на сырые доски
и так захочешь молока.
В твоей чёрный рот, еще не плоский,
вплывут густые облака,
они начнут внутри вращаться,
потом построятся гуськом,
и ты напьешься этим счастьем:
парным суглинистым песком.

16 мая 1887 года в Санкт-Петербурге родился Игорь Васильевич Лотарёв. Скончался 20 декабря 1941 года в Таллине.

Увертюра

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо́ и остро́!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрёкот аэропланов! Бе́ги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!

Январь 1915