19 марта родился Анри Гиршевич Волохонский (1936 — 2017), автор легендарного «Рая» («Над небом голубым»).

Чайник — чаю

Торжественный сосуд для аромата
Я, Чайник, — храм, ты Чай в нутре моем
Во мраке сферы паром напоен
Рождаешься с фонтаном цвета злата.

Взлетишь, журча, так словно мы поем
Наполнишь чаши влагой горьковатой
И вот уже пуста моя палата
И хладен мой сферический объем.

Пусть так — но тайну моего рожденья
Мне много раз дано переживать
Я глиной мог бы где-нибудь лежать

Кого ж благодарить за наважденье
Кто дал мне жизнь, кто дал мне наслажденье
Тебя во мне назначив содержать?

Чай — чайнику

Знай — Мастер тот, кто ловкими руками
Великолепной формою облек
Мои дары, на глиняные ткани
В огне накинув пламенный венок

В глазурный блеск преобразив песок
В цветах стекла взрастив растертый камень,
Закончил труд и на ковре прилег
Меня смакуя мелкими глотками

И вот тебе ответ на твой вопрос —
Кто ведают меня — те и тебя творят
Ты дивен друг, твой гордо вздернут нос

Как вензель крышечка, твоя как крендель ручка
Мужи безмолствуют, а дамы говорят:
«Какая прехорошенькая штучка».

26 апреля 1971

Жалоба другу,
который ему давно не писал

В пустыне селезнем порожней
В траве кузнечиком пустой
В без творога ватрушке ложной
В душе раздумьями несложной
В душе простой и нетревожной
Любовь единственный устой.
Она единственное благо
Она осмысленная влага
Она для нашей жизни редкость
Пойми чему ты ей обязан —
Она есть средство вспомнить местность
С которой ты был прежде связан
Тревогой трепетного детства.

Внутри у каждого есть кузов
Воспоминаньем небогатый
Спеши туда, он твой вожатый
Туда — вагоном без прицепа
Спеши верблюдом не без груза
Одолевая взгляда узость
Стеклом для глаз различных цветом
Любовь — как шторм, но он некрепок
Так пусть взаимности напиток
Хотя б размерами с наперсток
Вольется в чан с настоем репы
Примером скудной продразверстки
И на березовом пеньке
Взойдут красивые подростки
Каждый в шляпе и в венке.

В пустыне селезнем порожней
Один обычай есть английский:
Чтоб поселенца не тревожить
Ему не отправляют писем
Ему не отравляют душу
Фальшивым кексом безизюмным
Чтоб он свои лишь песни слушал
Над миром одиноко высясь
От мира духом независим
И был своим лишь предан думам —
Таков обычай благородный
В пустыне селезнем порожней.
Ведь это право по-ирландски:
Линкор любви по волнам пляски
Пусть бороздит чужие мели
Чужой комар на ландыш ласки
Летит трубя про эту прелесть
Звенит летя на эту крепость
Как вестник грустный и крылатый
В пустыне уткой небогатой.

В пустыне кряканьем несытой
В пустыне лебедем неполной
В пустыне аисту негодной
С отверстой раной и открытой
Лежу открытый пыльным волнам
Где ветерок гуляет южный
В пустыне журавлю ненужной…
Лежу. В руках последний свиток
Моей любви несчастной слиток
Моей души прекрасной сверток
Хоть он размерами с наперсток
И жду пока он будет сверстан.

О путешественник! По верстам
Когда ты меришь караваном
Межгробовые промежутки
Склонись душой к причуде странной
И мыслью околдован жуткой
Нагнись к моей могиле узкой —
Вонзи в нее перо из гуся
Из замечательного гуся
Столь чуждого пустынным фавнам.

Сегодня день рождения у Марка Алексеевича Шатуновского.

(жэк №3)

античный профиль атомного века.
дежурная растрепанная муза
целует небо в праздничное веко
над территорией советского союза.

и силами актива, нашим жэком
проводится полезная декада
охраны человека человеком,
уничтоженья скуки шоколадом.

вчера зима в отличницах ходила,
и у поэтов замерзали руки,
и леденели горькие чернила,
и отстающих брали на поруки.

но от лица не оторвешь изнанку,
не много взяв, перелицуют нас.
пусть не смогли проснуться спозаранку —
восход неистребимее, чем класс.

в чертаново пущусь за чашкой чая,
а не согреюсь, к звездам покачу
в метро, качаясь сам, других качая
и припадая к каждому плечу.

ночной снегопад

в замерзшем воздухе твердеют облака
и невесомость, избегая веса,
срывается с высот в летейские луга —
смотри: вверху болтается оборванная леса.

тогда земля притягивает свет
и намагничивает этим светом окна,
встает моя жена, включает в спальне свет.
не топят. холодно. который час? четыре ровно.

ложится. гасит свет. во тьме под утро жидкой
фоточувствительное плавает пятно
и проявляет свет, влетающий в окно,
на негативе сна семейные пожитки.

как сквозь систему линз, пройдя сквозь толщу снов,
они сливаются в обуглившемся свете
в пейзаж взорвавшихся деревьев и кустов
под солнцем в полиэтиленовом пакете.

и в раскаленный свет запархивает моль,
и выпадает снег в закрытом помещении,
и, крик нагнав, крупицей станет боль,
и легкость возвратит при совмещении.

нина

москва царапалась в окно
и по-собачьи подвывала,
и сумерек речное дно
дышало сыростью подвала.
стекались вялые гражданки
из отработанных контор —
сети торговой прихожанки,
чей день расчесан на пробор.
в проем окна вписав лицо,
я видел: ветром целовало
виски бульварное кольцо
тому, кого окольцевало.
и я осмысливал предлинно
ее — живущей на земле,
и стираное имя «нина»
чертил мизинцем на стекле.

несла расстрелянные губы,
шла в зябком вежливом пальто,
так ходит время, стиснув зубы,
когда ты сам себе никто.
ее недоболевший взгляд
лечили умные ресницы,
и кисти рук на птичий лад
взлетали целью для убийцы.

ларцы двух шатких флигелей,
двора бугристые ладони,
клок неба к вечеру белей,
пространство уже и бездонней.
и неказисты, как подстрочник,
стена во двор, запах дверной,
отвесный рыбий позвоночник
пожарной лестницы сварной.
мгновенно вспыхнул и ослеп,
ступени выставив коряво,
впустивший нину тухлый склеп.
второй этаж. квартира справа.

весна

в расстегнутом воздухе птицы
расчертят проемы пустот,
и смотрят слепые глазницы
дырявых апрельских высот.

и кажется, что распечатан
всем сущим лазурный проем,
что каждый зачуханный атом
в нем встретит радушный прием.

что там голубые дорожки
ведут по ступенькам наверх,
там встретят тебя без одежки,
и это не ставится в грех.

ведь в той глубине голубиной
в незрячей немой вышине
наш прах — первородная глина,
тождественность мужа жене.

там главное вовсе не эта
резьба в сочленении ног,
а ветхое слово завета,
простое как ржавый замок.

что он запирает — не ясно,
что там воровать — невдомек,
и нет никакого соблазна
взломать и ступить за порог.

и что в том небесном амбаре?
поленница колотых дров
да утвари всякой по паре —
вил, кос, пил, лопат, топоров.

узришь раньше времени тайну
и сам себе будешь не рад,
впадая то в виру, то в майну,
а все же живешь наугад.