22 октября 1884 года родился Николай Алексеевич Клюев. Расстрелян между 23 и 25 октября 1937 года в Томске.

Погорелье

(Отрывок)

Наша деревня — Сиговой Лоб
Стоит у лесных и озерных троп,
Где губы морские, олень да остяк.
На тысячу верст ягелёвый желтяк,
Сиговец же — ярь и сосновая зель,
Где слушают зори медвежью свирель,
Как рыбья чешуйка, свирель та легка,
Баюкает сказку и сны рыбака.
За неводом сон — лебединый затон,
Там яйца в пуху и кувшинковый звон,
Лосиная шерсть у совихи в дупле,
Туда не плыву я на певчем весле.

Порато баско зимой в Сиговце,
По белым избам, на рыбьем солнце!
А рыбье солнце — налимья майка,
Его заманит в чулан хозяйка,
Лишь дверью стукнет, — оно на прялке
И с веретёнцем играет в салки.
Арина-баба, на пряжу дюжа,
Соткёт из солнца порты для мужа,
По ткани свёкор, чтоб песне длиться,
Доской резною набьет копытца,
Опосле репки, следцы гагарьи…
Набойки хватит Олёхе, Дарье,
На новоселье и на поминки…
У наших девок пестры ширинки,
У Степаниды, веселой Насти
В коклюшках кони живых брыкастей,
Золотогривы, огнекопытны,
Пьют дым плетёный и зоблют ситный,
У Прони скатерть синей Онега,
По зыби едет луны телега,
Кит-рыба плещет, и яро в нем
Пророк Иона грозит крестом.
Резчик Олёха — лесное чудо,
Глаза — два гуся, надгубье рудо,
Повысек птицу с лицом девичьим,
Уста закляты потайным кличем,
Когда Олёха тесал долотцем
Сосцы у птицы, прошел Сиговцем
Медведь матёрый, на шее гривна,
В зубах же книга злата и дивна. —
Заполовели у древа щеки,
И голос хлябкий, как плеск осоки,
Резчик учуял: «Я — Алконост,
Из глаз гусиных напьюся слез!»

* * *

Иконник Павел — насельник давний
Из Мстёр Великих, отец Дубравне,
Так кличет радость язык рыбачий…
У Павла ощупь и глаз нерпячий: —
Как нерпе сельди во мгле соленой,
Так духовидцу обряд иконный.
Бакан и умбра, лазорь с синелью, —
Сорочьей лапкой цветут под елью,
Червлец, зарянка, огонь купинный, —
По косогорам прядут рябины.
Доска от сердца сосны кондовой —
Иконописцу, как сот медовый,
Кадит фиалкой, и дух лесной
В сосновых жилах гудит пчелой.

1926

* * *

Я — посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.

Вот почему на речке–ряби,
В ракитах ветер–Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.

Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье,
И в елях финиковый шум,—
Как гость в зырянское зимовье
Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном…
Не Ярославна рано кычет
На забороле городском,—

То богоносный дух поэта
Над бурной родиной парит;
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом —
Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с ладожской волной.

А там, где снежную Печору
Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед — пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят,—
Есть на Руси живые дрёмы,
Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В богоявленье наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.

1918

19 октября родился Евгений Витальевич Фейерабенд (1926 — 1981).

* * *

Цветам опять
Отбоя нет от пчел,
А луг цветаст,
Как праздничный подол.
Но косари
Натачивают косы.
И радость,
И забота в их глазах.
Тут старики —
В старинных картузах,
А молодые —
Сплошь простоволосы.
Вот строятся —
Взмахнуть в единый дых!
Под взмахи кос
Плывут рубахи их,
Как паруса в поход
По сизым росам.
И падает
Сраженная трава,
Подрезанная яростно,
Со свистом,
И точно шепчет
Горькие слова
Степному ветру
И росе зернистой.
Падет трава,
Обнимет землю-мать
И, увядая, безответно тужит,
Что к солнцу ей
Цветов не поднимать
Еще задолго
До осенней стужи,
Что сок ее
Уходит постепенно
И стебли истончаются, шурша.
Не ведает того,
Что станет сеном,
Не понимает слова:
— Хороша!..

Муравей

Уже он чуял —
Пахнет житом,
Но, миной скошен наповал,
Солдат считал себя убитым
И даже глаз не открывал.
И, оглушенный,
Он не слышал,
Как пушки били за рекой
И как в норе копались мыши
Под окровавленной щекой.
Как ездовые драли глотки…
Но вот разведчик-муравей
На лоб солдату слез с пилотки
И заблудился меж бровей.
Он там в испуге заметался,
И, энергичен, полон сил,
Защекотал и затоптался,
И вдруг —
Солдата воскресил.
И тяжело открылись веки,
И смутно глянули зрачки,
И свет забрезжил в человеке,
Поплыл поверх его тоски.
Вздохнул он глубоко и тяжко,
И небо хлынуло в глаза…
И понесла к земле мурашку
Большая круглая слеза.

* * *

Все музыкой наполнено вокруг,
И тишина мелодией чревата —
Недвижная дубрава,
Клен крылатый,
Березник озорной
И мокрый луг
Лишь ветра ждут,
Его искусных рук.
И в чуткой камышинке,
И в реке,
И в озере бездонном,
И в цветке,
И в каждом колоске на хлебном поле,
Незрим и невесом,
Таится звук
И ждет толчка,
Чтоб вырваться на волю.
И зазвучать,
Запеть,
Заплакать вдруг…
Надломленный, пощады просит сук,
А колосок звенит счастливым звоном.
В садах,
Обнявших мягкие холмы,
Слышны листвы редеющей шумы,
А яблоки роняют гулкий стук,
Как будто в пляске радостный каблук
Пошел, пошел дробить
По южным склонам!..
Так редкостно случайна тишина,
Природа вечной музыкой полна,
Как будто переполненная чаша,
Качни — и капли через край сорвутся.
Вся музыкой полна,
Природа ждет.
Подует ветер —
Листья засмеются,
Подует ветер —
Поле запоет!..

Зеркало

Осенний дождь — наследник летних рос
Как будто к лугу мокрому прирос,
И к югу промелькнула птичья стая.
А ты стоишь, не пряча светлых кос,
Сестренка бронзовеющих берез,
Российская девчонка
Золотая.
Да, северному лету краток срок.
Ссутулясь, клен над заводью продрог
И пожелтел,
И листья полетели.
А там из леса в гости жди сорок.
И замутят степную даль
Метели.
Но не впервой!
И год назад село
Сугробами до окон обросло.
И солнце в низких тучах загостилось,
Казалось, никогда не проблеснет!
А ты впитала летнее тепло
И даже в хмурых сумерках
Светилась.
И в журавлиный плачущий отлет,
И в час, когда крепчал декабрьский лед,
Бронею нарастая на окне,
Чтоб в зимний дом рассвету не пробиться,
Ты зеркалом всегда казалась мне,
В которое, скрываясь в вышине,
Каким-то чудом
Солнышко глядится.
Весь день копилась туча грозовая,
Росла за лесом сизою стеной.
Колосья трепетали, призывая
На нашу ниву
Праздник проливной.
Весь день за лесом глухо рокотало,
И приближался гром по временам.
Но все чего-то туче не хватало,
Чтоб через холм перевалиться
К нам.
Пролился дождь на дальние поляны
И вот уходит вдоль заречных сел.
Как будто в гости кто-то долгожданный
Прийти пообещал —
И не пришел.

17 октября родился Александр Самсонович Гингер (1897 — 1965).

* * *

Забавлявшийся травлей и рогом,
Статный ростом — о нем не жалей! —
Ныне всходит по новым дорогам
К Обладателю чистых полей.

Он предстанет веселый, могучий,
В лунном блеске и в шуме морском,
Поливанный дождями из тучи,
Посыпанный пустынным песком.

И у ног его тесные своры
Белоклыких всклокоченных псов —
Ими веданы гнезда и норы
И берлоги великих лесов,

Воздыманы болотные птицы,
Выслежаны глухие сурки,
Загоняны пушные лисицы,
Снеговые рваны беляки —

А за псами вприпляску идущий
Пышногрудый заливистый брат,
Острым ухом пугливо прядущий,
Не боящийся рвов и оград.

Круглоглазый! и весь — без изъяна.
Неистомен на резвых ногах.
Громко ржано и славно гуляно
На широких, на сладких лугах.

За хозяином вашим сырая
Мать-Земля не запомнит вины
И ворота Господнего рая
Пред охотником растворены.

1922

Песок

В. Барту

Хотя невеста на вокзале
В буфете так была бедна,
Что некоторые казали:
Смотрите, как она бледна,

И в коридорчике вагонном
Лобзая губы, руки жмя,
Всё унывала пред прогоном:
Скажи, ты не забудешь мя? —

Свисток безапелляционный,
Путь полотняный и песок,
Тоски последней станционной
Засыпаны и ток и сок.

Ты видишь маленькие кровы
Людей, живущих по краям,
И пропитание коровы,
И лошадей у края ям.

Шаг паровозный, шум тревожный
По брегу рек (и Ок и Кам),
А также славный, мелкодрожный
Лесок пришпальный по бокам.

Железным и дорожным свистом
Начальник пискнул: Вам ползти.
И ты повенчан с машинистом.
Крути, Гаврила! Нам пора.

Февраль 1924

Объяснение

Ты раздаешься, голубое пенье,
Ты, воркованье сизой пустоты.
Блаженной мысли сизое успенье
Как заполняет голубой пустырь!

Безумной дружбы суета сырая,
Падучих снов кривая простыня
Нас отдаляют от прямого рая,
Нас отделяют от святого пня.

Не понимаешь, ты не понимаешь
Лесов, и слов, и сот, и воркотни;
Закутываешься и подымаешь
Задумывающийся воротник.

А силы что? я говорю про силы,
Которые присущи Богу сил.
Ты уходила, ноги уносила,
Как вечный спич герой произносил.

И тишина. Но не совсем посмею
Сказать про нисхожденье тишины.
Послушный чуду, весело немею,
И вот колеса, щастье шин на них.

Еще скажу: прости, когда постелью
Всесильные поля запружены.
Ты будешь виноградом или елью.
Любви глаза женой загружены.

Запряжены стальные молотилки,
Заряжены презренные стихи.
Меня знобит на небольшой подстилке,
Отставку подразумевает стих.

Меня знобит, и, может быть, последний,
Последний раз перед тобой валюсь;
Внимай призыв, неточный, но последний:
ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ПЕРЕД ТОБОЙ ВАЛЮСЬ.

Знать не хочу и ничего не знаю,
Но ничего и ты не знаешь, ты;
Покорный воск на потолок роняет
Мои следы без всякой красоты.

Ноябрь 1924

Утренняя прогулка

Подымайся, лядащий, лежащий,
Погулять, по деревне гулять.
Ты отправишься аможе аще —
Всюду утро, пора щеголять.

Аккуратно проснулся алектор,
Рассылает свои ко-ре-ку.
Вран стервятник… грешу я, о лектор:
Лыко в строку — так лыко реку;

И пишу, словеса обнажая,
И язык уморительно гня.
Режу души друзьям без ножа я,
А враги не жалеют меня…

Аккуратный алектор играет,
Разбужает людей и скотов.
Вран коллектор куражится, грает —
Взятки гладки с ворон и с котов.

Вас мечтательно я возлюбила,
Я, мечта — Вас, отличный горлан,
Деревенское сильное било,
Неустанный куриный улан.