31 октября родилась Нонна Менделевна Слепакова (1936 — 1998).
Бег
С телеги спрыгнула, и вот —
Ко мне, ко мне, мои собаки! —
Меня встречает мой народ,
И языки висят, как флаги!
Нацеловались? Так бежать
В обход — ах, нет! — в облет владений!
Вперед! Я эту благодать
Ценю в сто тысяч дней рождений!
И Джек с колючками в ушах,
И Рекс в своих прекрасных пятнах,
И в узнаваньях каждый шаг,
И бег в мельканиях понятных:
То синькой тенькнет небосвод,
То конь блеснет, то замелькает
Березоель. Ручей растет,
Ольха змеисто протекает.
И лай, и свара на бегу —
Огрыз, веселенькая ссора.
Устала. Больше не могу.
Валится навзничь наша свора.
И то ли счастьем, то ли сном
Проходит лес над головою.
В остолбенении лесном
Себе на грудь я сыплю хвою.
Но после, руку занеся
Над сбившимися волосами,
Внезапно чувствую — не вся
Я здесь в лесу, с моими псами, —
Я где-то очень далеко
Слежу с печалью городскою,
Как изможденно, нелегко
Глаза ты трогаешь рукою,
И как лицо твое мало…
Какой такой несладкой долей
За этот год его свело
Как раз в обхват моих ладоней?
И нашей своры вольный бег
Оборван дальним этим взглядом.
К избе два пса и человек
Идут раздельно, хоть и рядом.
1966
Зеленый костер
Под землей костер зеленый развели.
Пробивается огонь из-под земли,
Пробивается зеленым язычком,
Всё ночами, всё скачками, всё молчком.
Он выплёскивает разные цвета:
Вот уже голубизна и краснота, —
И самой мне только часу не найти,
Чтобы двоюродным оттенком зацвести!
Я сама, сколь ни сложна, сколь ни хитра,
Только выплеск, только цвет того костра…
Он старается, когда я не смотрю:
«Ты всё мешкала, а я уже горю!»
Пробивается, когда я занята
Или просто недостойна и не та.
Каждый раз клянусь начало подсмотреть,
Обещаю быть внимательнее впредь,
И невежественно давит каблучок
Тот двоюродный, зеленый язычок.
1961
* * *
Зал ожидания детей
Я молчаливо миновала,
Зал выжимания вестей
Из разбитного персонала,
Зал понимания причин,
Непонимания последствий.
В нем было четверо мужчин,
Один другого бесполезней.
Кто мял газету, кто притих,
Вникая в истины простые…
Я проходила мимо них
И руки прятала пустые.
Внизу меня встречала мать, —
Она мне принесла одеться.
Мне захотелось ей сказать,
Что все по-старому, как в детстве.
Чулки… туфля… еще туфля…
Мне санитарка помогала, —
И мы ей дали три рубля.
Не так уж это было мало.
1959
Лахтинская
Голубями сытыми испачканная,
Сизыми воскрыльями охлопанная,
Ты живешь спокойно и нехлопотно,
Лучше улиц Шамшевой и Гатчинской,
Лахтинская улица взлохмаченная,
Улица, застроенная начерно,
Встрепанная, ласковая Лахтинская,
Почему-то очень бесхарактерная.
А трава по-деревенски бурная,
Меж камней топорщится, упругая,
А по ней у института Турнера
Ходят дети, костылями стукая.
Лахтинская выпрямила плечи их,
Бледных, искалеченных, залеченных,
Но беспечных — солнцем обеспеченных.
Ах ты,
приведешь ли в Лахту,
Лахтинская,
Там у Лахты
яхты,
в море яхты стоят.
Кем тебе уюта столько выдано,
Лахтинская, дождичком омытая,
Встрепанная, ласковая Лахтинская,
Иногда совсем не бесхарактерная.
Кормление чаек
Думаю: «Есть у меня, слава Богу,
В пище достаток и даже избыток —
Можно и чаек питать понемногу,
Стужей прихваченных, ветром избитых».
Жестом зову поджидающих чаек, —
И пред балконом шумливая стая
Славу трубит мне, на крыльях качает,
С хлебом на небо возносит, блистая,
И, растопырив хвосты веерами,
Трепетно медлит в зависе упругом,
И отлетает потом по спирали,
Чтоб возвратиться маневренным кругом…
Жду их — и думаю: «Ну, всё в порядке, —
Чайки так голодны, клювы так метки!
Не загниют в моем доме остатки,
Есть кому сплавить огрызки-объедки».
Вновь приближает завис вертикальный
Лапки, поджатые около брюха,
Что, как набитый снарядик овальный,
Вложено в капсулу грязного пуха.
В жадном шнырянии, в крике сварливом
Хищно ершатся охвостные снасти.
Круглые зенки с кровавым отливом
Щурятся при разевании пасти…
Просто читается, всем на потребу,
Крыл указатель на стержне едином:
Правое вскинуто к светлому небу,
Левое брошено к темным глубинам.
Чья тут бесстрастная, чья роковая
Проба — на мерзкое и на святое?..
Всех нас одно холодит, согревая,
Утро туманное, утро седое.
1988
