Стихотворение дня

поэтический календарь

Татьяна Литвинова

Сегодня день рождения у Татьяны Александровны Литвиновой.

* * *

Пой, любовь моя, со мною —
Так не спеть потом в раю.
Граммофон иглой стальною
Разрывает грудь мою.
Мир поющий не пустынен,
Хоть и катится из рук
Полусыгранной пластинкой,
Где залег в бороздках звук.
То щемит он, то шаманит
Граммофонною трубой, —
Где отдаст, где прикарманит
Принесенное с собой.
Голоса и отголоски,
Обреченный балаган —
По расплавленной бороздке,
По растресканным губам…

Демон

Ты у’зришь новые миры.
Александр Блок

Незаметно, бесшумно, бесшовно,
В поры всех твоих солнечных дней
Я проникну и стану душою,
Кроветворною сутью твоей.
Стану целым в тебе, а не частью,
Перестану молиться — впусти!
В каждом вдохе твоем, в каждом часе
Настигающе стану расти.
И гремучие вечные крылья,
Уносившие тонны времен,
Опылят тебя певчею пылью
И последним отравят огнем.
Рот, доселе бесстрастный и сжатый
Для великих соблазнов огня,
Станет сам воплощенною жаждой,
В каждой жизни сжигавшей меня.
Ты устами изучишь моими
Бег и память колес мировых,
Смерти долгоиграющий иней
На запястьях горячих живых.
Жизнь пригубишь моими перстами,
Новой кожей почувствуешь ты
Воздух тверже алмаза и стали,
Что небесные держит мосты.
Ты предашь этот воздух окрестный,
Мир, где грезят волхвы и холмы,
Для моей искупительной бездны,
Для моей ослепительной тьмы.
Посреди перевертышей боли
Я в себя превращаю тебя,
Возведя тебя в небо любовью,
В ад любовью тебя низведя.
Нету Кастора — есть только Поллукс.
Нету Поллукса — есть лишь второй.
Неминуемо мною наполнясь,
Улыбайся летящей душой.
Все транзит — даже райские кущи,
Даже смерти посмертная ложь.
И моею улыбкой зовущей
Ты теперь меня дальше зовешь.

* * *

Сильней господня гнева
Ты, певчий дурачок.
Пусть барахолка неба
Кромсает твой зрачок:
Роскошнейшая свалка,
Кашмиры облаков,
Где души спят вповалку
В закраинах веков.
И мира оболочка
До крайности тонка.
И боль — всего лишь точка
Прозрения сверчка.

Сафо

Я свой погасила ликующий факел,
Я дев позабыла нежнейшие лики.
Мой жар и мой дар, вы очнулись постфактум
В полдневнопылающем лике гвоздики,
И в пурпурной поступи розы имперской,
Весь мир обошедшей — от замков до келий,
И в сотнях ее лепестковых наперсниц,
И в сотнях любови взалкавших Алкеев.
Вакханкой-сиренью я мир истомила,
Я лбы пеленала терновою сетью.
Мой дар и мой жар на жаровнях жасмина
Трепещет, не тронутый тленом столетий.
Моих хризантем подвенечные луны
Всем небом моим над сердцами нависли.
Я ваши прекрасные губы целую —
Я вечное яблоко, миф без Париса.
В отчизнах руин я цветущая милость,
Пыльца и нектар для указки Киприды.
Плеяды зашли — я над ними раскинусь
Садами-созвездьями Семирамиды.
Любви и любви легкокрылая сводня,
Я лоно времен над могильным ущельем,
Я лотос Эллады, проросший в сегодня, —
Залог возвращения и приращенья.

237

Леонид Мартынов

22 мая родился Леонид Николаевич Мартынов (1905 — 1980).

31 декабря 1950 года

Зима.
Снежинка на реснице,
И человеку детство снится,
Но уйма дел у человека,
И календарь он покупает,
И вдруг он видит:
Наступает
Вторая половина века.

Наступит…
Как она поступит?

— Ну, здравствуй! — скажет. —
Праздник празднуй!
И вместе с тем
Она наступит
На глотку
Разной
Мрази
Грязной.

Предвижу
Это наступленье
На всех отступников презренных!
Об этом,
Словно в исступленьи,
Декабрьский вихрь ревет в антеннах,
Звенит в зерне, шуршит в соломе,
Ломает хворост в буреломе…

…Двадцатый век на переломе!

«Человек, которого ударили». Читает автор

* * *

Человек,
Которого ударили,
Человек, которого дубасили,
Купоросили и скипидарили,
Человек, которого отбросили,
Человек, к которому приставили
С четырёх сторон по неприятелю,
Но в конце концов не обезглавили, —
Вот кто чувствует ко мне симпатию.
И к нему её я тоже чувствую,
Потому что я над ним не властвую,
И не то чтобы ему сочувствую,
Но в его страданиях участвую:
И меня пытались так когда-то ведь
Обрубать, обламывать, обтёсывать,
Деликатно говоря — причёсывать,
Говоря точнее — обрабатывать.
Чтоб признал их страшные законы я,
Убеждали и добром, и злом они,
Но орудия, употреблённые
Для всего для этого, изломаны.
Хоть и длились целые столетия
Эти бесконечные занятия.
И теперь в любой стране на свете я
Ясно чувствую твою симпатию,
Человек, которого мытарили,
Всячески трепали, зуботычили,
Купоросили и скипидарили,
Но в конце концов не обезличили.

Ночные звуки

Ночные звуки —
вороватый свист,
щелчок железа,
краткий выхлоп газа —
Вдруг перекрыло шелестенье вяза.
Мир листьев
Был огромен, густ и мглист.
Умы
Наволновались
До отказа.
И месяц в вышине обозначал
Вселенной состояние такое,
Что даже крик внезапно прозвучал
Тревожным утверждением покоя —
В полузабвенье кто-то закричал.
Пришел,
Пришел он,
Долгожданный срок.
На миг
Всё успокоилось в природе,
Как будто тихий ангел на порог —
Как говорили некогда в народе —
Вступил…
И еле слышный ветерок
Чуть зазвенел
И замер,
Как курок…
Вот точно так же,
Как курок
На взводе!

1951

Погасшая молния

Там,
В лесу,
Когда умчались тучи
И раскаты грома отзвучали,
Будто бы обугленные сучья,
Молнии остывшие торчали.
И одну из них, посуковатей,
Выбрал я и спас от доли жалкой:
Мол, не дам в чащобе догнивать ей —
Буду ей размахивать, как палкой.
Жгучести я больше не нашел в ней,
Но в конце концов и тишь и дрема
Состоят из отблиставших молний
И откувыркавшегося грома!

1966

Корреспондент

Приятель, отдал молодость свою
Ты в дар редакционному безделью.
Газетчик ты и мыслишь нонпарелью, —
Я хохоча прочел твою статью.
Тебе ль касаться ведомственных тем!
Ведь наших дней трескуч кинематограф,
Ведь Гепеу — наш вдумчивый биограф —
И тот не в силах уследить за всем.
И, превознемогая робость,
Припадкам ярости подвержен,
Он вверх Антарктикой на стержень
Надел редакционный глобус.
Не помышляя об авансе,
Он провалился в черный лифт.
«Расстанься с городом, расстанься!» —
Мелькнуло, как заглавный шрифт.
Он изучил прекраснейший язык.
Корреспондентом будущих изданий
Он сделался. И наконец привык
Не выполнять редакторских заданий.
Радиограммы слал издалека:
«Абзац… Стремленье к отдаленным странам,
Сознанье, что планета велика,
Пожалуй, недоступны горожанам.
Абзац… Я был в затерянных степях,
Где возрастают люди-корнеплоды.
Не их ли потом континент пропах?
Немые и безвредные уроды,
Их мозг в земле.
Абзац… Еще отмечу:
Я в скалах обнаружил серебро.
Туземцы бьют серебряной картечью
По дамским цаплям (сто рублей перо!)».
Так возвратил он молодость свою.
Безумным, загорелым, полуголым
Он сделался. И я не узнаю
Газетчика в товарище веселом.
Мы на одной из быстроходных яхт
По вечерам сплавляем к устью Леты
Тоску и нежность под высокий фрахт.
Мы также называемся — поэты.
О, здравый цензор! Беспокойны мы,
Подвержены навязчивым идеям.
Но нам доступно посмотреть с кормы
На берега, которыми владеем.

1927

274

Михаил Зенкевич

21 мая родился Михаил Александрович Зенкевич (1886 — 1973).

* * *

Вот она, Татарская Россия,
Сверху — коммунизм, чуть поскобли…
Скулы-желваки, глаза косые,
Ширь исколесованной земли.

Лучше бы ордой передвигаться,
Лучше бы кибитки и гурты,
Чем такая грязь эвакуации,
Мерзость голода и нищеты.

Плач детей, придавленных мешками.
Груди матерей без молока.
Лучше б в воду и на шею камень,
Места хватит — Волга глубока.

Над водой нависший смрадный нужник
Весь загажен, некуда ступить,
И под ним еще кому-то нужно
Горстью из реки так жадно пить.

Над такой рекой в воде нехватка,
И глотка напиться не найдешь…
Ринулись мешки, узлы… Посадка!
Давка, ругань, вопли, вой, галдеж.

Грудь в тисках… Вздохнуть бы посвободней…
Лишь верблюд снесет такую кладь.
Что-то в воду шлепнулось со сходней,
Груз иль человек? Не разобрать.

Горевать, что ль, над чужой бедою!
Сам спасай, спасайся. Все одно
Волжскою разбойною водою
Унесет и засосет на дно.

Как поладить песне тут с кручиной?
Как тягло тягот перебороть?
Резать правду-матку с матерщиной?
Всем претит ее крутой ломоть.

Как тут Правду отличить от Кривды,
Как нащупать в бездорожье путь,
Если и клочка газетной «Правды»
Для цигарки горькой не свернуть?

9 ноября 1941, Чистополь

* * *

В доме каком-нибудь многоэтажном
Встретить полночь в кругу бесшабашном, —
Только б не думать о самом важном,
О самом важном, о самом страшном.

Всё представляя в свете забавном,
Дать волю веселью, и смеху, и шуткам, —
Только б не думать о самом главном,
О самом главном, о самом жутком.

Коктебель, август 1953

85