3 июня 1933 года родился Андрей Яковлевич Сергеев. Погиб 27 ноября 1998 года — был сбит машиной.

Шварц

Часть II. Путешествие

1

В Россию путь — на русском колесе.
Сокольский хор отгрохал «Гей, славяне»,
Момент — и в приграничной полосе
Богемской сталью кованые сани
Кресалят по рокадному шоссе,
И с гор бегут гуцульские крестьяне,
Чтоб искру драгоценную в горсти
Домой, до черной печки донести.

2

Во время оно кельты, карпы, даки
Здесь разжигали жизнь, и ей в ответ
Вопили жертвы, плакали собаки;
Но постепенно все свелось на-нет.
Идет гуцул. Душа его во мраке
От перебытых зря двух тысяч лет.
Он шляпу снимет, с добрым днем поздравит
И добрый день до вечера отравит.

3

Сыреет в яме Лемберг, он же Львов,
От жалоб украинских самостиев:
Шинки рыдают о правах батьков —
Их, только их первоначальный Киев,
А москали пошли от комяков
И превратились в новый бич Батыев
И тем страшней, что для царя хохол
Иуда Гоголь порох изобрел.

4

А по кофейням толк — уже немецкий:
«В Санкт Петерс Бурге силу взял масон,
Католик и поляк Мартын Пилецкий
(Распутный педель, что когда-то вон
Был выгнан из Лицея силой детской),
И двор славянством польским полонен,
И православью смерть в борьбе религий.»
Герой решил проведать Ставропигий.

5

Се был Москвы передовой собор,
В австрийстем Риме община монасей.
К чужим дозор, а от чужих забор,
За коим сонм ученых ипостасей.
Там в русской филологии запор
Усердный тайнописец Копростасий
Навеки вызвал, «Слово о полку»
По вдохновенью взявши с потолку.

6

Ключарь открыл герою, что Украйна —
Окраина Руси. Другой монах
Хотел сказать про Киев, но нечаянно
Соврал, что был у Гоголя в гостях.
А бывший царскосел видал случайно,
Как Пушкин — ангелок о двух крылах —
В Пилецкого стреляет из рогатки.
С монасей дале были взятки гладки.

7

Из польской Праги прибыл скороход,
И братия, решась, Отца и Сына
Упорно молит ночи напролет,
Чтоб, не дождав до торжества Мартына,
Полупаны, студенты, прочий сброд
Восстали — ибо клин взыскует клина:
Да разрешит державный мордобой
Старинный спор славян между собой.

8

Бог свят. Закрыты русские границы.
Во тьме варить историю спорей,
И над душой не виснут очевидцы
С причудливым чутьем нетопырей.
Пилецкий клином выбит из столицы —
Ему Березов, каша и Борей.
Пока шалят варшавские смутьяны,
В Россию путь ведет через Балканы.

9

Момент — и в русском воинстве герой.
Яицкий есаул калмык Черняев
Стоит за брата сербского горой:
То щиплет оттоманских попугаев,
То ищет под дубовою корой
Добро упрямых, как дубы, хозяев.
Узрев российства с азиатством связь,
Союзников домой спровадил князь.

10

Вот Чичиков досматривает сани.
По щиколотку потонув во мху,
Хор трубачей выводит «Гей, славяне».
Пустырь. Кусты. Поодаль на ольху
Пейзанин в монополечном тумане
Наносит милый вензель «Ха» и «У».
Знакомый мир — за полосатой гранью.
Герой, прими награду за старанья.

1972-73

30 апреля был день рождения у Юрия Михайловича Кублановского.

* * *

Настигает в единственный
день какой ни на есть
из России таинственной
долгожданная весть.

Это перистый йодистый
блеск ночной на торцах,
драгоценный породистый
снег наследный в садах,
перекрёстные радуги
в полукружьях окон,
валаамского с Ладоги
благовестия звон,
исполинские ветоши
и марлёвки хвои
слышно шепчут об этом же,
что и губы мои,

и под коркой течение,
размывая мазут,
— притекать в ополчение
на венец, на мучение
добровольцев зовут.

1981

* * *

Волны падают стена за стеной
под полярной раскаленной луной.
За вскипающею зыбью вдали
близок край не ставшей отчей земли.
Соловецкий островной карантин,
где Флоренский добывал желатин
В сальном ватнике на рыбьем меху
в продуваемом ветрами цеху.
Там на визг срываться чайкам легко,
ибо, каркая, берут высоко,
из-за пайки по-над массой морской
искушающие крестной тоской.
Все ничтожество усилий и дел
Человеческих, включая расстрел.
И отчаянные холод и мрак,
пронизавшие завод и барак…
Грех роптать, когда вдвойне повезло:
ни застенка, ни войны. Только зло,
причиненное в избытке отцу,
больно хлещет и теперь по лицу.
Преклонение, смятение и боль
продолжая перемалывать в соль,
в неуступчивой груди колотьба
гонит в рай на дармовые хлеба.
Распахну окно, за рамы держась,
крикну: «Отче!» — и замру, торопясь
сосчитать как много минет в ответ
световых непродолжительных лет…

И веет Балтикой

Крупица Божия боится грубых рук,
Она нежна, хоть голос низок.
И веет Балтикой, когда беру
конверты от её волнующих записок.
Комочек бытия, завернутый в наждак
пространства, названного Русью,
ему противится. А мы не можем так.
Нас тащит к собственному устью.

3 апреля 1979

* * *

Далеко за звёздами, за толчёным
и падучим прахом миров иных
обитают Хлебников и Кручёных,
и рязанский щёголь с копной льняных.
То есть там прибежище нищих духом
всех портняжек голого короля,
всех кому по смерти не стала пухом,
не согрела вовремя мать-земля
под нагромождёнными облаками
в потемневших складках своих лощин.
Да и мы ведь не были слабаками
и годимся мёртвым в товарищи.
И у нас тут, с ними единоверцев,
самоучек и самиздатчиков,
второпях расклёваны печень, сердце
при налёте тех же захватчиков.

…Распылится пепел комет по крышам.
И по знаку числившийся тельцом,
и по жизни им неоднажды бывший —
приложусь к пространству седым лицом.

1999