Стихотворение дня

поэтический календарь

Александр Величанский

8 августа родился Александр Леонидович Величанский (1940 — 1990).

* * *

Я бы жил совсем иначе.
Я бы жил не так,
не бежал бы, сжав в комочек
проездной пятак.

Не толкался бы в вагоне,
стоя бы не спал.
На меня б двумя ногами
гражданин не встал.

Я бы жил в лесу усатом,
в наливном саду
этак в тыща восьмисотом
с хвостиком году.

И ко мне бы ездил в гости
через жнивь и гать
представитель старой власти
в карты поиграть.

1969

* * *

Я женщину эту люблю, как всегда.
Она же, как прежде, как встарь, молода,
хоть смотрит больнее, хоть помнит о том,
что я ей шептал зацелованным ртом.
Я женщину эту люблю, как всегда,
хоть вторник сегодня, а завтра — среда,
хоть спали до света — да снова темно,
хоть, может быть, нет нас на свете давно.

<1971–1972>

* * *

И снег завалит всякий путь —
то плоский снег, то снег отвесный,
чтоб не ушёл мороз, отверстый
для всякого, в ком льётся ртуть,
чтоб деревушка в поднебесье,
в мороз ушедшая по грудь,
могла бы, как обоз, свернуть
и сгинуть где-нибудь без вести.

<1973>

Встреча

Она его увидела вдали
ещё незрячим взором. Люди шли
куда попало, торопясь из стужи.
Но он остановился у ларька
табачного. Стал ближе. И к тому же
заметен чем-то стал издалека,

но только чем — она не разумела.
Вот дальше двинулся он, как-то неумело,
минуя ближних… Боже, на кого ж
он так похож? Сутулостью. И ростом.
Походкой бережной. И жестами похож:
как вытряхнул из пачки папироску,

от ветра отвернувшись — и лицом
склонённым показался ей знаком…
Нет, положительно, мы с ним встречались где-то.
Вот дым знакомым выпустил кольцом.
И рот кривит знакомо. И одет он
в знакомое пальто. Идёт с ленцой —

той поступью упругой, но и вялой
одновременно… И она узнала! —
пальто сначала — шили на заказ!
И вот такая же была в ту зиму стужа,
Когда пальто одел он в первый раз:
Ужасно шло ему — прям не узнаешь мужа.

<1976–1977>

* * *

Из леса вышел человек,
он вышел по-людски.
Лежали плеч его поверх
иголки и листки.
Он был непоправимо сед,
непоправимо рус.
И лес глядел ему вослед
насмешливо, боюсь.

Из леса вышел человек
печальный, как ручей.
В карманах, окромя прорех,
ни денег, ни ключей,
ни паспорта, ни адресов,
ни пропуска — на кой? —
он сам был замкнут на засов
улыбочкой такой.

Из леса вышел человек,
веселый… абы как.
В его котомке — смех и грех —
краюха и табак,
бутылка липкого вина
и книжица о том,
как мы из леса, старина,
и снова в лес идем.

156

Илья Кутик

Сегодня день рождения у Ильи Витальевича Кутика.

ilia-kutik

Пустынник гладит кота, думая о море

1

Стихи мои, не бегом, а шагом…
Да и куда вам бежать? — да и незачем… Ибо с горя

покатиться отсюдова слезным шаром
не удастся — в виду состоянья моря

из такой же плакучей доремифасоли…
Да и не хочется в мире соли

прибавлять, а тем паче — воды… Слезам
есть чему поучиться у моря — вспышкам

суицидальности… Грудь его, как сезам,
на камнях распахивается и — срастается… Даже слишком

напоминая, что — несмотря на поед
вечный — собою кончать не стоит…

2

Море печет безе под музыку из «Ловцов
жемчуга» у Бизэ. И небосвод свинцов.

Я не жемчуг мечу, но достаю на божий
свет серую жемчужину, коей Борджий

никогда не имел! — Серый — с отливом — шар…
По нему вздыхает Алмазный Фонд,

но уже расплатился персидский шах
за Грибоедова… Серый фон

означает, что в мире настал ислам…
Ветер крепчает, катая шары из пыли,

уши на площади, выделенной ослам,
вздрагивают как кегли… Забили иль не забили,

а ветер катит шары дальше в пустыню и
ее продолжает в море. Шары обретают ноги

из песка и идут по нему в тени
своей собственной тени, путаясь в складках тоги,

т.е. в дюнах, барханах, в ряби песка… Песку
легче приделать шару, как букве Я,

как моллюску алфавита, лишнюю ногу, чем
катить его О по кочевью своих фонем…

3

Песок населяет все, как у Хичкока —
птицы, — и рыбы барахтаются, пока

идут моллюски, эллипсоидные, как око
песка, по мелким волнам песка…

Инфузории-туфельки, с ресничками, им завидуют —
туфельки — а не ходят, реснички — а не зрачки…

Но море — теперь не море, а только лишь то, что выдует
ветер из легких дюн… Крабы, рачки

следят как шары превращаются в эллипс, буквы
О в букву Я… Но куда их нецелен путь?

Я ж — … на «Ку» начинаясь… — выйдя на берег бухты,
зову их к себе — сюда!.. Ветер сильнее дуть

принимается… Слезы идут в одном
направленье — и тонут… Пески навстречу

идут — и не тонут, как вывернутое вверх дном
море не может топиться течью…

И ветер бросает под мой — сюда! —
крик, мне под ноги — блестящую, как слюда,

и серо-ворсистую, как картон,
жемчужину, и если потрешь ей бок,

то она оборачивается котом.
В моих глазах слезы, в его — песок…

4

Песок в глазах кота пересыпается, как в часах.
Бесконечность песка, как двустиший в поэме «Шах-

Намэ», и в этой пустыне мой вопиющий глас
вряд ли слышен… Коты заглушают нас

треском кузнечиков, цикад, акрид…
Скоро фарси — наверное — прогремит

на весь мир… Даже кошачье «мур»
звучит не как ласка, а как — Тимур…

В Самарканде эрос и алгебра — два туза —
туз пик в союзе с резною аркой

могут рожать детей и сражаться за
выход — в местности этой жаркой —

к Аральскому — скажем — морю… А мне прорубить окно
в песке — невозможно, ибо тотчас оно

срастается, как диафрагма в фото-
камере, зафиксировавшей кота,

ушедшего с головой в воронку комфорта. Дремота.
море тает в песке, словно резьба винта.

1994, Лунд

51

Памяти Виктора Сосноры

Вчера в Санкт-Петербурге скончался Виктор Александрович Соснора.

Латвийская баллада

На рассвете, когда просветляется тьма
и снежинками сна золотится туман,
спят цыплята, овцы и люди,
приблизительно в пять васильки расцвели,
из листвы, по тропинке, за травами шли
красная лошадь и белый пудель.

Это было: петух почему-то молчал,
аист клювом, как маятником, качал,
чуть шумели сады-огороды.
У стрекоз и кузнечиков — вопли, война.
Возносился из воздуха запах вина,
как варенья из черной смороды.

Приблизительно в пять и минут через пять
те, кто спал, перестал почему-либо спать,
у колодцев с ведрами люди.
На копытах — коровы. Уже развели
разговор поросята. И все-таки шли
красная лошадь и белый пудель.

И откуда взялись? И вдвоем почему?
Пусть бы шли, как все лошади, по одному.
Ну, а пудель откуда?
Это было так странно — ни се и ни то —
то, что шли, и что их не увидел никто, —
это, может быть, чудо из чуда.

На фруктовых деревьях дышали дрозды,
на овсе опадала роса, как дожди,
сенокосили косами люди.
Самолет — сам летел. Шмель — крылом шевелил.
Козлоногое — блеяло… Шли и ушли
красная лошадь и белый пудель.

День прошел, как все дни в истечении дней,
не короче моих и чужих не длинней.
Много солнца и много неба.
Зазвучал колокольчик: вернулся пастух.
«Кукареку» — прокаркал прекрасный петух.
Ох, и овцы у нас! — просят хлеба.

И опять золотилась закатная тьма,
и чаинками сна растворился туман,
и варили варево люди.
В очагах возгорались из искры огни.
Было грустно и мне: я-то знал, кто они —
красная лошадь и белый пудель.

1970-е

66