3 июня 1933 года родился Андрей Яковлевич Сергеев. Погиб 27 ноября 1998 года — был сбит машиной.

Шварц

Часть II. Путешествие

1

В Россию путь — на русском колесе.
Сокольский хор отгрохал «Гей, славяне»,
Момент — и в приграничной полосе
Богемской сталью кованые сани
Кресалят по рокадному шоссе,
И с гор бегут гуцульские крестьяне,
Чтоб искру драгоценную в горсти
Домой, до черной печки донести.

2

Во время оно кельты, карпы, даки
Здесь разжигали жизнь, и ей в ответ
Вопили жертвы, плакали собаки;
Но постепенно все свелось на-нет.
Идет гуцул. Душа его во мраке
От перебытых зря двух тысяч лет.
Он шляпу снимет, с добрым днем поздравит
И добрый день до вечера отравит.

3

Сыреет в яме Лемберг, он же Львов,
От жалоб украинских самостиев:
Шинки рыдают о правах батьков —
Их, только их первоначальный Киев,
А москали пошли от комяков
И превратились в новый бич Батыев
И тем страшней, что для царя хохол
Иуда Гоголь порох изобрел.

4

А по кофейням толк — уже немецкий:
«В Санкт Петерс Бурге силу взял масон,
Католик и поляк Мартын Пилецкий
(Распутный педель, что когда-то вон
Был выгнан из Лицея силой детской),
И двор славянством польским полонен,
И православью смерть в борьбе религий.»
Герой решил проведать Ставропигий.

5

Се был Москвы передовой собор,
В австрийстем Риме община монасей.
К чужим дозор, а от чужих забор,
За коим сонм ученых ипостасей.
Там в русской филологии запор
Усердный тайнописец Копростасий
Навеки вызвал, «Слово о полку»
По вдохновенью взявши с потолку.

6

Ключарь открыл герою, что Украйна —
Окраина Руси. Другой монах
Хотел сказать про Киев, но нечаянно
Соврал, что был у Гоголя в гостях.
А бывший царскосел видал случайно,
Как Пушкин — ангелок о двух крылах —
В Пилецкого стреляет из рогатки.
С монасей дале были взятки гладки.

7

Из польской Праги прибыл скороход,
И братия, решась, Отца и Сына
Упорно молит ночи напролет,
Чтоб, не дождав до торжества Мартына,
Полупаны, студенты, прочий сброд
Восстали — ибо клин взыскует клина:
Да разрешит державный мордобой
Старинный спор славян между собой.

8

Бог свят. Закрыты русские границы.
Во тьме варить историю спорей,
И над душой не виснут очевидцы
С причудливым чутьем нетопырей.
Пилецкий клином выбит из столицы —
Ему Березов, каша и Борей.
Пока шалят варшавские смутьяны,
В Россию путь ведет через Балканы.

9

Момент — и в русском воинстве герой.
Яицкий есаул калмык Черняев
Стоит за брата сербского горой:
То щиплет оттоманских попугаев,
То ищет под дубовою корой
Добро упрямых, как дубы, хозяев.
Узрев российства с азиатством связь,
Союзников домой спровадил князь.

10

Вот Чичиков досматривает сани.
По щиколотку потонув во мху,
Хор трубачей выводит «Гей, славяне».
Пустырь. Кусты. Поодаль на ольху
Пейзанин в монополечном тумане
Наносит милый вензель «Ха» и «У».
Знакомый мир — за полосатой гранью.
Герой, прими награду за старанья.

1972-73

Сегодня день рождения у Юнны Петровны Мориц.

После войны

В развалинах мерцает огонек,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами,
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила —
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьем. И серебрится мирозданье,
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что —
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть — для жизни не опасно,
И, Господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонек.

1980

Пони

Пони девочек катает,
Пони мальчиков катает,
Пони бегает по кругу
И в уме круги считает.

А на площадь вышли кони,
Вышли кони на парад!
Конь по имени Пират
Вышел в огненной попоне.
И заржал печальный пони:

— Разве, разве я не лошадь?
Разве мне нельзя на площадь?
Разве я вожу детей
Хуже взрослых лошадей?

Я лететь могу, как птица!
Я с врагом могу сразиться
На болоте, на снегу!
Я могу, могу, могу!

Приходите, генералы,
В воскресенье в зоопарк!
Я съедаю очень мало,
Меньше кошек и собак.

Я выносливее многих —
И верблюда, и коня!
Подогните ваши ноги
И садитесь на меня.

Вечер февраля

В чашку синего цветка
Набирался свет вечерний,
Дверь хрустела, облака
Сладким снегом из кулька
Посыпали ветки терний,
Подмороженных слегка.

Там, где виделся причал,
Деревянные подмостки
В пятнах дегтя и известки
Ветер с музыкой качал,
Блажь снотворную мычал,
Убаюкивая доски.

Миновали мы песок,
Три холма, болото с лодкой
И дорогою короткой
Вышли в город. Над слободкой
Раздавался голосок
Птицы с розовой середкой.

С этой негой наравне
Раздавались в клубах трубы,
Звоны звезд в небесном дне,
Рев кино и шорох шубы.
Возвратилась речь ко мне,
Но притом лицом ко мне
Тень стояла в стороне,
Палец положив на губы.

Конец каникул

Душа приневолена к некой печали.
Еще бы! Еще бы!
Дожди прожурчали, ветра прокричали
В груди у чащобы.

Цирюльник под ноль остригает мальчишек
К началу учебы.
Подкошенной прядью печали излишек
Мелькает. Еще бы!

И образа обруч, недвижный вначале,
Все катится, чтобы
Солома подкошенной прядью печали
Шуршала. Еще бы!

Чтоб целую вечность глаза отличали
Особую плавность
В любой из подкошенных прядей печали,
Впадающих в давность.

Ольховая ветка на ветхом причале
И шелк паутины —
Обилье подкошенных прядей печали
Не портят картины,

Навеянной в день постриженья мальчишек
К началу учебы.
Подкошенной прядью печали излишек
Исчезнет. Еще бы!