26 июля родилась Нина Юрьевна Искренко (1951 — 1995).

* * *

Живот не умещается в пространстве
Он вылезает из-под одеяла
и делает надутое лицо

Он в поисках негаданного счастья
любезничает с пуговкой на брюках
переосмысливает Генделя и Баха
и ходит взад-вперёд как часовой

Живот имеет собственное мненье
По вечерам когда немного скучно
когда темно и нечего делить
он вдруг становится предельно откровенен
покоен и по-своему глубок

Он сматывает плоскости в клубок
беседуя с душой об эмпиризме
хотя она едва косит косит ему в пупок
презрительным зрачком потусторонним
беся своей мистической гордыней
А он являя вид горы и дыни
блаженствует как золотой божок
и явное не поверяет тайным
Он верует в тепло да в эпителий
и вожделенью кожного покрова
не предпочтёт бессмертного одра

Он хочет нравиться Он радуется жизни
и говорит ей кротко Будь добра
Не забывай Мы однокоренные
А эта Дурочка с веслом и паранойей
она ведь что? Сквозняк
из моего ребра
Душа не слышит У неё заботы поважнее

Живот и рад Куда как хороши
те кто готов взять важные заботы
оставив вам бесценную возможность
спокойно слушать тиканье часов
и кайфовать втихую как Исав
склонясь над чечевичною похлебкой
почёсывая бок недлинной плёткой
Зачем? А так на всякий случай
Для души

<27-29 июня> 1990

* * *

Мы пели танцевали
и кто-то траванул
Пришел милиционер
Кого-то там забрали

Мы к Пушкину пошли
А по дороге ветер
И кто-то там не вытер
слезу И гул земли

как чайник или птица
не вытерпел в кустах
А по дороге Ах
пришла пора прощаться

Пришла пора прощаться
и на дороге Ах
мы стали угощаться
и уронили двух

Мы уронили где-то
достоинство и честь
и остальную часть
и ум и где-то совесть

и легкие и пульс
и семена и завязь
и легкие на зависть
взлетели до небес

по миру разошлись
рассыпались
распались

11 февраля 1992

* * *

Я лежу в своей больной постели
Телефон чирикнет и взлетает
Белое пятно перед глазами
И звезда растет под покрывалом

Я лежу в своей больной постели
Белое пятно все время рядом
От него кишкам немного тесно
А ушам наоборот просторно

А в затылке шелестит солома
В ней шуршат ежи и трактористы
Все они заложники и трупы
и уже порядочно воняют

Белое пятно меня меняет
и дробит на слабые осколки
и сажает телефон-наседку
их высиживать до полного привета

Если даже сделать все как надо
Если сделать строго по закону
По завету Или по-другому
Ничего ужасного не будет

Ну стошнит в канавку мирозданье
Дык оно глядишь к утру проспится
и пойдет опять лепить горбухи

Я лежу в своей больной постели
Белое пятно меня целует

11 февраля 1992

* * *

В пустынном доме тела твоего
(не моего не моего) гуляет ветер
И некому с дозиметром и циркулем проверить
что скудно в доме и темно зело

И в темном озере колеблемых зеркал
гуляет одинокий выключатель
который возомнил что он не свету попечитель
а сам источник света Вот что возомнил

И где теперь добыть простых чернил
и слез простых и сильнодействующей крови
чтоб оправдать надеждой на здоровье
весь белый свет и всех кто рядом был

и всех кто неизменно будет рядом
с тобой с тобой с тобой А не со мной
Ты будешь и красивей и умней
а я
Ну вот
я просто буду рядом

я буду ртом печенкой и крестцом
на том конце где путь неочевиден
я буду родинкой и плюшевым медведем
а кто-то будет Сыном и отцом

Сегодня день рождения Леонида Георгиевича Губанова (1946 — 1983).

Открытка Асе Муратовой

Я надену вечернее платье моего легкого почерка,
Посажу на голову белого голубя,
А потом отнесу на твою почту
Афоризмы своего разрезанного горла.

Я давно не волновался в каторжный свист,
И давно меня не мучит царская лесть.
На крапиве растянулся мой последний горнист,
И на теле у него всех царапин не счесть.

Не пришел еще, наверное, прелестный срок –
Взять ромашку с его губ и открыть глаза…
Будет пить он и гулять, пока хочет Бог,
Пока гонят лошадей ко мне четыре туза.

Застегнусь ли я опять на алмазные пуговицы,
Буду водку с кем-то пить, дерзкий и мраморный,
Ничего я не хочу в вашей жуткой путанице –
Я давно уже не ранний, но все же раненый!..

* * *

Над питейным домом
дым стоит лопатой.
Пахнет пятым томом
и солдатским матом,
и зимой сосновой
в кабаках хрустальных,
и бессмертным словом:
«Как же мы устали!»

* * *

Т. Д.

В твоих глазах закат последний,
Непоправимый и крылатый, –
Любви неслыханно-весенней,
Где все осенние утраты.
Твои изломанные руки,
Меня, изломанного, гладят,
И нам не избежать разлуки
И побираться Христа ради!
Я на мосту стою холодном
И думаю – куда упасть…
Да, мы расстались, мы – свободны,
И стали мы несчастны – всласть!..

4 сентября 1983

* * *

Я каюсь худыми плечами осин,
холодного неба безумною клятвой –
подать на поминки страстей и засим…
откланяться вам окровавленной шляпой.
Я каюсь гусиным пером на грязи
всех ваших доносов с эпиграфом – сдался!
И жалобы зябки, как те караси
в холодной воде умирающих стансов.
И полную волю однажды вкусив,
я каюсь вечерней зарей перед утренней,
опять разбирают глаза на Руси,
как избы, и метят, чтоб не перепутали.
Какая печаль была прежде всего –
та в землю уйдет, на нее после ляжет
и зимнее утро, и рюмка Клико,
и девочка эта, что плачет и пляшет!