5 июля родилась Галина Петровна Андреева (1933 — 2016).

* * *

Раздумий этих ночью белой
не одолеет забытье.
Ночная бабочка влетела
в окно открытое мое.

Напоминая стих старинный,
за нею вслед влетают в дом
волокна ваты тополиной
и запах липы под дождем.

Казалось бы, приметы счастья,
как эти бабочки в окне,
привлечены огнем в ненастье,
опять слетаются ко мне.

Откуда ж это наважденье,
как голос демона в ночи,
бессонница и вдохновенье,
невыносимое почти?

Загадки ночи удалились,
приблизились загадки дня
и те, что в мире появились
как будто только для меня.

Зачем же на краю рассвета
близки к отчаянью порой
и вдохновение поэта,
и радости любви самой?

* * *

Какие сны Вам снятся в октябре?
Под шум дождя, под шелест старой липы,
Она у Вас на уровне окна,

А в деревянном доме на горе
Слышны все только шорохи и скрипы,
И можно сон почувствовать до дна.

Я вижу отголосок Ваших снов,
Бывает это осенью нередко,
И можно тайно мысли подглядеть,

Но их подтекст обиден и не нов…
Стучит в окно протянутая ветка,
Успевшая за лето пожелтеть.

Пугаемся случайных неудач,
Неясных, неосознанных предчувствий,
И, может быть, прощаемся во сне.

Наверно, Вам не разрешить задач,
И нужен только подходящий случай,
А мысль невольно тянется ко мне.

Сегодня воскресенье. В поздний час
Не гаснут Ваши окна на Арбате,
Вы ждёте телефонного звонка.

Но медленно разводит осень нас,
И наши тени рядом на асфальте
Одни без нас, идут издалека…

* * *

Есть истины для двух
и есть — для одного.
Сквозь тополиный пух
не видно ничего.

Все, кажется, метель,
на лужах легкий лед,
вдруг скрип дверных петель
в действительность вернет.

Придет давнишний друг
и скажет: не беда,
вон тополиный пух
такой же, как всегда;

летит он в сквозняках,
в изгибах городских,
в распахнутых домах,
летит в стихах моих.

В нем нету ничего
от хитрости земной,
посмотришь на него —
и на душе покой.

В нем нет и тех прикрас
и мелочных затей,
что отвращают нас
от близких и друзей.

Есть радость, так чиста,
что хочется вздохнуть,
как пенье птиц, проста,
не связана ничуть,

спасительным огням
подобна мысль о ней,
навеянная нам
цветеньем тополей.

* * *

Глухим сверканьем улиц мокрых
октябрьский город озарен,
чуть тронутый осенней охрой
истаявших древесных крон.

Как ни печалит увяданье,
с восторгом перед ним склонясь,
ты видишь на угрюмых зданьях
заката золотого вязь.

И здесь, и в дальнем отраженье
нас восхищает, не страшит
неповторимое стеченье
невидимых путей души.

Минуя зыбкие границы,
исчезновенья хочешь ты,
готовый тихо раствориться
в осеннем царстве красоты,

где гаснут золотые листья
в такой безвестной глубине,
что это выше бескорыстья
и доброты, доступных мне.

4 июля 1918 года в Киеве родился Павел Давидович Коган. Погиб 23 сентября 1942 года в бою под Новороссийском.

Осень

Опять нам туман по плечу,
Опять разменять невозможно
На славу высоких причуд
Осенние черные пожни.
И так ли тебя сокрушат
Гудки за заставою мглистой,
Почти невесомо шуршат
В ночи обгорелые листья.
О молодость! (Сосны гудят.)
Какой ты тревогой влекома
По всем незнакомым путям,
По всем переулкам знакомым.
Но здесь начиналась любовь
И первые наши тетради,
И это обидой любой,
Любою тоской не истратишь.
Так что ж, принимай не спеша
Наследство прадедовских истин.
Почти невесомо шуршат
В ночи обгорелые листья.

1939

Письмо

Жоре Лепскому

Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое, —
Как гудок за полями.
Вот и ты — товарищ красноармеец музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между вами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь,
Если в ней, словно в памяти, словно в юности:
Попадешь — не воротишься.)
А зима между нами,
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно росшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе, громада,
Сине-синие, запорошенные.)
Я и писем писать тебе не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(…А вы всё трагической героиней,
А снитесь — девочкой-неспокойкой.
А трубач — тари-тари-та — трубит: «по койкам!»
А ветра сухие на Западной Украине.)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики невиданной революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать — поэты и урки,
В двадцать пять — внесенные в смертные реляции.
Мое поколение —
это зубы сожми и работай,
Мое поколение —
это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит —
хлеб намочи потом,
Если марли не хватит —
портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
A шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля «не торопиться»
И последний выдох на снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот и не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач «тари-тари-те» трубит: «по койкам!»
И ветра сухие на Западной Украине.

Декабрь 1940

3 июля родился Игорь Владимирович Юрков (1902 — 1929).

Ложь

Стеклянные сады планет —
Туда, за медленным трамваем,
В неповторимый жёлтый свет
И мне б снежинкой, остывая.
Я думал: этот нежный век —
Расчётливый и хитрый лекарь —
Нам говорит, что толку мало
В сухом осеннем порошке,
В сыпучем белом кокаине,
В бутылке, вывеске, стишке.
Один дымок — протяжный, синий —
Железной печки, поутру
Удушит моего героя.
А впрочем, все рецепты врут,
И утлый мир на лжи построен.
Но отчего-то не забыть
Полёта, дрожи и круженья.
Правдивой лжи воображенья,
Всегда минутной, может быть.

14 января — 6 февраля 1925

Звездная ночь

Вызвездило так, что не дохнуть,
Так, что всё шатается и кружит.
Холодно.
Ты подошла к окну —
Звёзды, звёзды просятся наружу.
Кажется: висишь в стекле. Ещё —
Лопнет тот пузырь воздушный,
И течёт, касаясь губ и щёк,
Содрогает, двигает и душит.
Как на этой высоте мне жить?
Как смотреть мне больно! — А оттуда
Не зарницы к нам, а мятежи…
Что теперь хвалёный наш рассудок?
Он колеблется, он меркнет…
— Вдруг
В этой сутолоке всё светлеет,
Потому что тихий лунный круг
Встал успокоительно над нею.

13 августа 1925

Опыт пессимизма

Вот в насмешку
чёрный лекарь
Выдирает зуб.
С фонарями голос века,
С огоньком внизу.
Он безумный, синий, лёгкий,
Огонёчек жив,
По натянутой верёвке
На тебя бежит.
Жди, когда-нибудь коснётся
Сердца невзначай
И…
жизнь пустая разобьётся
Косточкой стуча,
И покатится в пивную
Или, что страшней,
Прямо в круглую, пустую
Синеву аллей.
Там, в жужжанье спиц и ветра
Серый мозжечок
В первый раз ударом света
Не включает ток.
И в скользящей этой дури,
В узкой тошноте
Пролетят былые бури
Там, на высоте.
Но тебе уже не нужно
Слышать или знать,
Ибо весь глыбастый ужас
Только нотный знак,
Только тёмное значенье
Воскового холодка,
Только форма душной тени
У зелёного виска.

28 января 1927

Ночная жизнь

4.

Как спускалась по лесенке ты,
Хвать-похвать — кошелёк позабыла.
А ступеньки, как на грех, круты,
Ни туда, ни обратно — могила!

А навстречу тебе господин:
Волчьи зубы, румянец из воску.
— Я живу совершенно один, —
Говорит он, крутя папироску.

Ты за сердце схватилась — куда!
Не горит, не болит и не бьётся, —
И увёл он тебя в те года,
Где живут потому, что живётся.

8 февраля 1929