5 октября родился Евгений Иванович Блажеевский (1947 — 1999).

* * *

А. Васильеву

Мы — горсточка потерянных людей.
Мы затерялись на задворках сада
И веселимся с легкостью детей —
Любителей конфет и лимонада.

Мы понимаем: кончилась пора
Надежд о славе и тоски по близким,
И будущее наше во вчера
Сошло-ушло тихонько, по-английски.

Еще мы понимаем, что трава
В саду свежа всего лишь четверть года,
Что, может быть, единственно права
Похмельная, но мудрая свобода.

Свобода жить без мелочных забот,
Свобода жить душою и глазами,
Свобода жить без пятниц и суббот,
Свобода жить как пожелаем сами.

Мы в пене сада на траве лежим,
Портвейн — в бутылке,
как письмо — в бутылке
Читай и пей! И пусть чужой режим
Не дышит в наши чистые затылки.

Как хорошо, уставясь в пустоту,
Лежать в траве среди металлолома
И понимать простую красоту
За гранью боли, за чертой надлома.

Как здорово, друзья, что мы живем
И затерялись на задворках сада!..
Ты стань жуком, я стану муравьем
И лучшей доли, кажется, не надо.

1976

Отрывок

Игорю Меламеду

…Упала тьма и подступил озноб,
И жар вконец защекотал и донял,
Когда он тронул свой горящий лоб
Легко и быстро, словно печь — ладонью,
И разглядел светильники в ночи,
И пристальней вгляделся в звездный хаос:
Их было семь… и острие свечи
Зловещее
над каждым колыхалось…
И ветер дул, неся в ноздрях песок,
И голый путь был холоден, как полоз,
И — от безумия на волосок —
Он услыхал идущий с неба голос
И оглянулся, и повёл плечом, —
Была темна безлюдная дорога,
Но голос шел невидимым лучом,
И плавились слова в душе пророка.
И в ухо, как в помятую трубу,
Текло дыханье воздухом горячим,
Подсказывая верному рабу
Посланье в назидание незрячим,
Посланье в назидание глухим,
Как приговор и страшное возмездье…
И замер Иоанн, когда над ним
Застыло роковое семизвездье,
Когда запели трубы и когда
Под всадниками захрапели кони
И вспыхнула зловещая звезда —
Полынь-звезда на мутном небосклоне…

1986

* * *

Когда-нибудь настанет крайний срок,
Для жизни, для судьбы, для лихолетья.
Исчезнет мамы слабый голосок
И грозный голос моего столетья.

Исчезнет переплеск речной воды,
И пёс, который был на сахар падкий.
Исчезнешь ты, и легкие следы
С листом осенним, вмятым мокрой пяткой.

Исчезнет всё, чем я на свете жил,
Чем я дышал в пространстве оголтелом.
Уйдет Москва — кирпичный старожил,
В котором был я инородным телом.

Уйдёт во тьму покатость женских плеч,
Тех самых, согревавших не однажды,
Уйдут Россия и прямая речь,
И вечная неутоленность жажды.

Исчезнет бесконечный произвол
Временщиков, живущих власти ради,
Который породил, помимо зол,
Тоску по человечности и правде.

Исчезнет всё, что не сумел найти:
Любовь любимой, легкую дорогу…
Но не жалею о своем пути.
Он, очевидно, был угоден Богу.

1997

3 октября 1899 года в Петербурге родился Константин Константинович Вагинов. Скончался от туберкулеза 26 апреля 1934 года.

* * *

Я снял сапог и променял на звезды,
А звезды променял на ситцевый халат,
Как глуп и прост и беден путь Господний,
Я променял на перец шоколад.

Мой друг ушел и спит с осколком лиры,
Он все еще Эллады ловит вздох.
И чудится ему, что у истоков милых,
Склоняя лавр, возлюбленная ждет.

* * *

Под рожью спит спокойно лампа Аладина.
Пусть спит в земле спокойно старый мир.
Прошла неумолимая с косою длинной
Сейчас наверно около восьми.

Костер горит. Узлы я грею пальцев.
Сезам! Пусти обратно в старый мир,
Немного побродить в его высоком зале
И пересыпать вновь его лари.

Осины лист дрожит в лазури
И Соломонов Храм под морем синим спит.
Бредет осел корнями гор понурый,
Изба на курьих ножках жалобно скрипит.

В руке моей осколок римской башни,
В кармане горсть песка монастырей.
И ветер рядом ласково покашливает,
И входим мы в отворенную дверь.

* * *

Вышел на Карповку звезды считать
И аршином Оглы широкую сень измерить
Я в тюбетейке на мне арестантский бушлат
А за спиной Луны перевитые песни.

Друг мой студентом живет в малой Эстонской стране
Взял балалайку рукой безобразной
Тихо выводит и ноет и ночи поет
И мигает затянутым пленкою глазом.

Знаю там девушки с тающей грудью как воск
Знаю там солнце еще разудалой и милой Киприды
Но этот вечер холодный тяжелый как лед
Перс мой товарищ и лейтенант Атлантиды

Перс не поймет только грустно станет ему
Вспомнит он сад и сермяжные волжские годы
И лейтенант вскинет глаза в темноту
И услышит в домах голоса полосатого моря

Ленинград

Промозглый Питер легким и простым
Ему в ту пору показался.
Под солнцем сладостным, под небом голубым
Он весь в прозрачности купался.

И липкость воздуха и черные утра,
И фонари, стоящие, как слезы,
И липкотеплые ветра
Ему казались лепестками розы.

И он стоял, и в северный цветок,
Как соловей, все более влюблялся,
И воздух за глотком глоток
Он пил — и улыбался.

И думал: молодость пройдет,
Душа предстанет безобразной
И почернеет, как цветок,
Мир обведет потухшим глазом.

Холодный и язвительный стакан,
Быть может, выпить нам придется,
Но все же роза с стебелька
Нет-нет и улыбнется.

Увы, никак не истребить
Виденья юности беспечной.
И продолжает он любить
Цветок прекрасный бесконечно.

Январь 1934