Сегодня день рождения у Александра Михайловича Кабанова.

* * *

Мой милый друг! Такая ночь в Крыму,
что я — не сторож сердцу своему.
Рай переполнен. Небеса провисли,
ночую в перевернутой арбе,
и если перед сном приходят мысли,
то как заснуть при мысли о тебе?
Такая ночь токайского разлива,
сквозь щели в потолке, неторопливо
струится и густеет, августев.
Так нежно пахнут звездные глубины
подмышками твоими голубыми;
уже, наполовину опустев,
к речной воде, на корточках, с откосов —
сползает сад — шершав и абрикосов!
В консервной банке — плавает звезда.
О, женщина — сожженное огниво:
так тяжело, так страшно, так счастливо!
И жить всегда — так мало, как всегда.

* * *

Сны трофейные — брат стережет,
шмель гудит, цап-царапина жжет,
простокваша впервые прокисла.
Береженого — Бог бережет
от простуды и здравого смысла.

Мне б китайский в морщинках миндаль,
из гречишного меда — медаль,
никого не продавшие книги,
корабли, устремленные в даль:
бригантины, корветы и бриги…

Мы выходим во тьму из огня,
ждем кентавра, что пьет “на коня”,
и доставит тропою короткой
всех, пославших когда-то меня —
за бессмертьем, как будто за водкой.

* * *

Мы все — одни. И нам еще не скоро —
усталый снег полозьями елозить.
Колокола Успенского собора
облизывают губы на морозе.
Тишайший день, а нам еще не светит
впрягать собак и мчаться до оврага.
Вселенские, детдомовские дети,
Мы — все одни. Мы все — одна ватага.
О, санки, нежно смазанные жиром
домашних птиц, украденных в Сочельник!
Позволь прижаться льготным пассажиром
к твоей спине, сопливый соплеменник!
Овраг — мне друг, но истина — в валюте
свалявшейся, насиженной метели.
Мы одиноки потому, что в люди
другие звери выйти не успели.
Колокола, небесные подранки,
лакают облака. Еще не скоро —
на плечи брать зареванные санки
и приходить к Успенскому собору.

* * *

Ливень спешился, шахматы сохнут:
конь Е-8 бьет пешку С-7.
И стаканчик пластмассовый чокнут,
сумасшедший стаканчик совсем.

Одноразовый, людям в угоду,
завсегдатай дешевых кают,
дождевую, пернатую воду —
не целуют, не плачут, не пьют.

В ней — осадок небесной работы,
керосин, отгудевший свое.
И набиты ее самолеты
мертвецами до самых краев.

И в прихожей тебя раздевая,
бормочу от любви и стыда:
— Пощади же меня, дождевая,
ядовитая, злая вода.

8 октября 1879 года в бывшей швейцарской колонии Шабо в Бессарабии родился Анатолий Соломонович Гейнцельман. Скончался 7 апреля 1953 года во Флоренции.

Кентавр

Я, как кентавр, слился с окошком,
Оно — мой белокрылый конь,
Где я с пустым стою лукошком,
Души просеявши огонь.

И я гляжу, как старый идол,
В лазоревую бирюзу,
И виды всякие я видел,
И ос в мозгу и стрекозу.

Всё изжужжалось там навеки,
Исфимиамилось, как дым,
Все посливались в сердце реки, —
Я снова синий серафим.

Порешено уж всё познанье,
Нет ничего извне меня,
Я — созерцанье без сознанья,
Я — столб словесного огня.

Брысь!

Голубое, белое, черное,
Жемчуга — в облачении утра,
Искрометные зерна отборные,
Пред закатом — струя перламутра.
Безграничные, ровные линии,
Монотонные, синие тени,
Хохоток равнодушной Эриннии, —
Безнадежная родина лени.
Озверело-свободные вшаники,
Пугачевско-махновские банды,
На березаньках — мятные пряники,
Воронья на снегу сарабанды.
На душе социально-тошнехонько,
В животе сторублевая булка,
И не ждешь ничего уж ровнехонько,
Как от денег в зарытой шкатулке.
Но сознанье в душе закаляется,
Что российской свободы кэквок
Перепортил идейные яица,
Что чудовищный он экивок,
Что дорожка моя архаичная
Вертикально взвивается ввысь,
Что от жизни спасенье — трагичное,
Повелительно-грозное: Брысь!

19 декабря 1919

Раскаяние

Кроваво-красные заборы,
Охристо-золотые стены,
Решетки, ржавые запоры
И часовой без перемены,
И днем и ночью по крапиве
Тюремный обходящий замок, —
С такой идиллией счастливой
Натягиваю на подрамок
Я жизни холст окровавленный
И суд идеям безголовым
Творю, предельно угнетенный,
С ожесточением неновым.
И колорит зловещий Гои
И полусумрак Зулоаги
Для потрясающих устои
Я выбираю без отваги,
И, по щекам себя стегая
Угрюмо красочною кистью,
Россия, мать моя нагая,
Умученная злой корыстью,
Моей и вашей, о пощаде
Тебя смиренно умоляю,
И на тюремном палисаде
Утопий жало распыляю.

25 августа 1919

Усталость

Я спать хочу, но сном последним,
Что ни на есть последним сном,
По райским не снуя передним,
Под Божьим не стоя окном.
Я спать хочу без превращений,
Без сказочных метаморфоз.
Не нужно никаких прощений,
Не нужно лилий мне и роз.
Всё будет возрождаться снова
Космогоническое зло,
И из поблекнувшего слова
Цветное в куполе стекло.
Но мне не нужно воскресенья:
Я слишком от всего прозрел,
Меня не тешит уж творенье,
Мой воск до капли догорел.

8 октября 1908 года в Москве родился Юрий Владимирович Мандельштам. Погиб 15 октября 1943 года в филиале концлагеря Освенцим в Яворжно.

* * *

По рубрикам, под нумерами
Любовь — по строчкам — наизусть.
Не зачитаешься стихами,
Где безошибочность и грусть.

Любви и нет. Но мы забыли
О неутешности, и вот
В мучительном Леконт-де-Лиле
Душа, запутавшись, живет.

Запутавшись… А все сильнее —
— И скудной радости не жаль —
— Парнасской строгостью болеет,
Уже приявшая печаль.

* * *

Нет, не воем полночной сирены,
Не огнем, не мечом, не свинцом,
Не пальбой, сотрясающей стены,
Не угрозой, не близким концом —

Ты меня побеждаешь иначе,
Беспросветное время войны:
Содроганьем в безропотном плаче
Одинокой сутулой спины,

Отворотом солдатской шинели,
Заколоченным наспех окном,
Редким звуком шагов на панели
В наступившем молчаньи ночном.

* * *

Какая ночь! Какая тишина!
Над спящею столицею луна
Торжественною радостью сияет.
Вдали звезда неясная мерцает
Зеленым, синим, розовым огнем.
И мы у темного окна, вдвоем,
В торжественном спокойствии молчанья —
Как будто нет ни горя, ни войны —
Внимаем вечной песне мирозданья,
Блаженству без конца обручены.

Дорога в Каргополь

Вор смотрел немигающим взглядом
На худые пожитки мои,
А убийца, зевая, лег рядом
Толковать о продажной любви.

Дождь сочился сквозь крышу сарая,
Где легли голова к голове, —
И всю ночь пролежал до утра я
В лихорадке на мокрой листве.

Снились мне поезда и свобода,
Средиземный простор голубой.
На рассвете стоял я у входа
В белый дом, где мы жили с тобой.

Но рука моя долго медлила
Постучать у закрытой двери,
Точно вражья свинцовая сила
Уцепилась за полы мои.

Выдь навстречу, пока еще время.
Помоги, оттяни за порог!
Видишь, плечи согнуло мне бремя,
Ноги в ранах от русских дорог.

Исходил я широко Рассею,
Но последний тяжел переход.
И открыть я дверей — не успею.
На рассвете бригада идет.

«Подымайся!» — За хриплой командой
Подымайся и стройся в ряды.
Пайка хлеба и миска с баландой
И — поход до вечерней звезды.