17 июля 1947 года в Ленинграде родилась Ольга Юрьевна Бешенковская. Скончалась 5 сентября 2006 года в Штутгарте.

* * *

Лёгкий — с изнанки жары — холодок.
Утренний август. Прощание с летом.
Хруст сухожилий. Сутулый ходок.
Сколько на ваших? — Помедлит с ответом…
Кажется видимым шорох минут,
слышно, как яблоки зреют тугие…
Чуть замечтаешься — годы мелькнут…
Глянешь, очнувшись: а рядом — другие
люди и нравы, деревья, дома…
(В рай или ад эмиграции чудо?)
Съежишься в майке. А это — зима.
Надо же, в августе… Боже, откуда….

Прогулка с сыном вдоль забора детского дома

От сиротского дома, где бросила пьяная мать,
Этот горестный шарик покатится в светлые дали…
И страна его будет, как сына, к холмам прижимать,
И, как цацки, дарить, разбудив по тревоге, медали
За ангины на койке казенной, за слезы в кулак…
О, российская, бабья, простынно-похмельная жалость…
Ведь не царский сучок, не отродье зарытых в ГУЛАГ,
А родное, свое… Вот и сердце по-божески сжалось…
… Ну, конечно, отдай все конфеты, смешной воробей
В продувном пальтеце, из которого выросли трое…
Голубые желёзки, мое беспокойное роэ,
Ты простишь ли потом, что, увы, не безродный плебей…
Что тебе отродясь птичьей клеткой родительский дом
И обноски, объедки, задворки за детское счастье.
Если пьяная чернь не проверит железом запястья
Не дурная ли кровь у того, кто начертан жидом…
Если чёрная пьянь не сойдется на книжный пожар,
Хохоча и крича: Докажите, что слово нетленно…
… Так спеши пожалеть робеспьера с разбитым коленом
И, конечно, отдай и конфеты, и розовый шар…

* * *

Невнятен мне иврита иероглиф.
Так получилось. Так задумал Бог:
чтоб мы, его разведчики, продрогли
в стране, где снег и версты — без дорог…
Не заносясь, не праздновали труса
и не молились идолам чужим.
Он, верно, видел в каждом Иисуса,
он, может, этим только-то и жил…
Но — разбрелись в полпреды и в чекисты,
в ростовщики, в торговцы всем и вся…
И — умер Бог.

Проворный и речистый,
живет народ, по свету колеся.
Растет себе, штудируя науки,
забыв о главной, брошенной в пыли:
что избран был он Господом на муки,
а вовсе не в президиум Земли…
Вот потому и вязнем в бездорожье
(куда ни глянешь — слезы по щеке),
вдруг вспоминая всуе имя Божье
на непонятном вещем языке…

* * *

1

Ничего и не надо особого, нового…
Лист смородины — младший братишка кленового,
И ладонь человечья — наверно, племянница.
Разрастайся, родня! — Хоть кому-то вспомянется…
В золотых завитках, по дворянски затейливо,
В ленинградском дворе — родословное дерево:
И потрогать могу, и листаю взволнованно,
И под кроной стою, сентябрем коронована!
А корнями — в асфальт (по метрической записи).
И не вижу причины для спеси и зависти.

2

Мне такая удача негаданно выпала:
Прямо в руки луна по течению выплыла,
Тонкой трубочкой свернута — вроде папируса.
Под лопаткой щекочет прививка от вируса…
Объезжают машины — какое везение! —
И на лоно природы везут в воскресение,
Или даже в субботу, — поскольку не чёрная…
…Разноцветная радость вокруг, безотчетная.
А начнешь рассуждать — и заплакать захочется:
Неужели всё это возьмет и закончится?

3

День, последним не ставший — как праздник рожденья!
И не лямку тяну, а рас-тя-ги-ваю наслаждения:
Обстоятельный чай с пирогами домашними,
Затяжной, как прыжок, поцелуй под ромашками,
Всё вобравший в себя: страх, восторг, ожидание,
И случайные блики на смутное, давнее,
И до слёз — хоть проси у кого-то прощения…
И другие, прильнувшие к ним, ощущения.
Я на свете живу по любви и посуточно,
Осторожно вздыхая, что время рассудочно,
И над быстрой водой под столетними соснами
Забываюсь все чаще и как-то осознанней.

Из книги «Прикосновение руки», 1975

17 июля родился Лев Роальдович Болдов (1969 — 2015).

* * *

Придешь — за окнами кисель.
Не расхлебать столовой ложкой.
Поставим чай, грибы с картошкой
Пожарим, разберем постель.
И Время медленно умрет,
Зубами скрипнув от бессилья.
И будет Пако де Лусия
Играть с Вивальди в очеред.
Мы будем так с тобой близки,
Как никогда никто на свете —
Сбежавшие в пустыню дети
От взрослой склоки и тоски.
А после — слипшаяся прядь,
И ангел тихий, и — ни слова.
И мы проснемся в полшестого,
Чтоб Царство Божье не проспать.

* * *

Этот странный мотив — я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.
Я приеду сюда — где когда-то, мне кажется, жил
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.
Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.
Этот странный мотив… Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжелыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.
Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.

Этот странный мотив… Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звезды посыплются мне в рукава!

* * *

На берегах цветущих Леты
Живут умершие поэты.
Беседуют и пьют нектар.
Иного здесь не наливают,
И холодов здесь не бывает,
И все на равных — млад и стар.

Здесь Пушкин размышляет с Блоком.
О чем-то вечном и высоком —
О Шиллере и о любви.
С травинкою в зубах, рассеян,
Глядит, прищурившись, Есенин
На небо в жертвенной крови.

Поручик, тонкий ус кусая,
Следит, когда мелькнет косая
Тень паруса, как вещий знак.
О чем-то споря меж собою,
Бредут, померившись судьбою,
Цветаева и Пастернак.

Им все вершины были малы,
И неуютны пьедесталы,
И собственная в тягость плоть.
Теперь от нас они далече,
Для них невнятны наши речи,
Над ними властен лишь Господь

Да воздух — братский и сиротский.
Гекзаметры бормочет Бродский
Стихиям ветра и воды.
Шумят платаны величаво.
Присев в сторонке, Окуджава
Негромко пробует лады.

За все превратности награда
Им эта райская прохлада
И бег неспешный облаков.
А наш Парнас — на ладан дышит.
И нам писать — для тех, кто слышит,
А не для будущих веков!

Сегодня день рождения у Дмитрия Васильевича Зернова.

предварительная биография

Один, девять, девять, два.

Меня ничего не заводит –
Ни золотой ключик, ни белый платочек,
Ни предложение, в конце которого крючочек и много точек.
Я работаю токарем-расточником четвёртого разряда на градообразующем заводе.
Работаю вот уже второй месяц.
Работа, как ни странно, меня не бесит.
Есть в ней какая-то отдушина, есть поребрик
Между зимой и летом (через месяц уволюсь по собственному),
Есть кубик-рубик, вернее, красно-белая змейка.
Я небольшого роста, но у меня есть специальная металлическая скамейка.
Вот, собственно, и всё, что я могу сказать о своей работе.

Один, девять, восемь, один, один, девять, восемь, восемь.

Меня ничего не заводит –
Ни романтик, жующий белые розы, ни лидер, царапающий блокАда,
Ни предложение, после которого знак препинания ставить не надо.
Я работаю космонавтом, так как Юрий Гагарин всегда на взлёте.
Работа – не бей лежачего, остаётся масса времени на духовное саморазвитие –
Поиграть в монополию, почитать незнайку, посмотреть чип и дейла по телевидению.
Масса времени, крошки которого тараканы растащат потом по норам
С прочим несъедобным сором.
В ракете из стула и стула и серебряной кастрюле с эсесесером
Результат труда не отчуждается, зарплата не является серой.
Ладно, что я всё о работе и о работе.

Два, ноль, четыре, один.

Меня ничего не заводит –
Ни сибирско-китайская резолюция, ни четырёхэтажная центральная улица,
Ни лечо из сороконожек, ни радикальное крыло сыроежек, ни клонированный ёжик.
Я не работаю пенсионером, но обязан девять часов в неделю отрабатывать в огороде.
Это не работа, а, как сказано в именном буклете, отдых на природе.
Отдых на природе включает в себя общение и интеллектуальное раскрепощение –
По вторникам и четвергам сорок членов моей ячейки (включая меня)
Сидим у ночного костра и предаёмся созерцанию искусственного огня.
Старайтесь не думать ни о хорошем, ни о плохом, – тихо советует именной буклет.
Ещё он сам выключает свет и экономит воду в смывном бачке.
Буклет всегда у меня на бочке. Сейчас он говорил, что это не о работе.

Один, девять, девять, семь.

Меня ничего не заводит –
Ни приватизированные НИИ, ни предложения со стороны.
Хотя нет, интересно, как они выглядят сзади? А как спереди?
Я работаю преподавателем истории, в истории только интересное и происходит.
Рисую на доске причину и следствие. Подсматриваю в методической литературе,
Что самое главное, соблюдать дисциплину в классе. Нахожу несоответствие
Рекомендаций и запросов учащихся. У одного отбираю пейджер, предупреждаю,
Что консюмеризм ведёт к духовной деградации и моральному разложению.
Я не знаю, в каком году умер Ленин. Но мои дол***бы
Об этом не подозревают, сидят на задней парте, зевают.
Вероятно, большего и не скажешь о моей работе.

Два, ноль, один, четыре.

Меня ничего не заводит –
Ни цветные революции на улице, ни книги, закачанные в ридер,
Ни то, что мы отжали или не отжали Крым, и др.
Вот, квантовая физика, наверное, интересно. Но я социолог или что-то вроде.
Я работаю социологом-практиком и обсчитываю общественное мнение –
Общественное мнение почти всегда требует усреднение.
В этом и заключается изюминка, что я заключается в скобки.
Работаю социологом уже больше десяти лет (увольняться не собираюсь).
Кстати, пора на работу, и я потихонечку собираюсь.
Рассосались интересно пробки?
Время-то на исходе. Вот примерно и всё о работе.

Ноль, ноль, восемь, семь, четыре, знак вопроса, один, буква Д, четыре.

Меня ничего не заводит –
Ни то, что ничего существенного не происходит, при том, что на лицо все приметы ада –
То в окно залетит цитата, то из постели, нет-нет, да выгонишь лейкоцита.
Я работаю душой четвёрного разряда на мирозданьеформирующей свободе.
У нас богократия, и каждый делает только то, что он хочет.
Моя ячейка, например, перевыполнила план по выпуску точек.
По средам катаем время на огороде и лепим языческие символы плодородия.
По средам всем общественным мнением смотрим НТВ и негодуем робко.
Я небольшого объема, но у меня есть специальная металлическая скобка.
Вот, собственно, и всё, что я могу сказать о своей работе.