Сегодня день рождения Леонида Георгиевича Губанова (1946 — 1983).

Открытка Асе Муратовой

Я надену вечернее платье моего легкого почерка,
Посажу на голову белого голубя,
А потом отнесу на твою почту
Афоризмы своего разрезанного горла.

Я давно не волновался в каторжный свист,
И давно меня не мучит царская лесть.
На крапиве растянулся мой последний горнист,
И на теле у него всех царапин не счесть.

Не пришел еще, наверное, прелестный срок –
Взять ромашку с его губ и открыть глаза…
Будет пить он и гулять, пока хочет Бог,
Пока гонят лошадей ко мне четыре туза.

Застегнусь ли я опять на алмазные пуговицы,
Буду водку с кем-то пить, дерзкий и мраморный,
Ничего я не хочу в вашей жуткой путанице –
Я давно уже не ранний, но все же раненый!..

* * *

Над питейным домом
дым стоит лопатой.
Пахнет пятым томом
и солдатским матом,
и зимой сосновой
в кабаках хрустальных,
и бессмертным словом:
«Как же мы устали!»

* * *

Т. Д.

В твоих глазах закат последний,
Непоправимый и крылатый, –
Любви неслыханно-весенней,
Где все осенние утраты.
Твои изломанные руки,
Меня, изломанного, гладят,
И нам не избежать разлуки
И побираться Христа ради!
Я на мосту стою холодном
И думаю – куда упасть…
Да, мы расстались, мы – свободны,
И стали мы несчастны – всласть!..

4 сентября 1983

* * *

Я каюсь худыми плечами осин,
холодного неба безумною клятвой –
подать на поминки страстей и засим…
откланяться вам окровавленной шляпой.
Я каюсь гусиным пером на грязи
всех ваших доносов с эпиграфом – сдался!
И жалобы зябки, как те караси
в холодной воде умирающих стансов.
И полную волю однажды вкусив,
я каюсь вечерней зарей перед утренней,
опять разбирают глаза на Руси,
как избы, и метят, чтоб не перепутали.
Какая печаль была прежде всего –
та в землю уйдет, на нее после ляжет
и зимнее утро, и рюмка Клико,
и девочка эта, что плачет и пляшет!

20 июля родился Валерий Францевич Салатко-Петрище [Перелешин] (1913 — 1992).

Издалека

Это будет простое, туманное утро в Китае.
Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай,
Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,
Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.

Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,
Побежит на неряшливый берег и на острова,
И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,
Над рекою брезгливо подняв свои рукава.

Ты проснешься и встанешь. И, моясь холодной водою,
Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.
И пойдешь переулком, не видя, что над головою
Распласталась прилетная стая усталых птиц.

Это сердце мое возвращается к милым пределам,
Чтобы там умереть, где так жадно любило оно,
Где умело оно быть свободным и чистым, и смелым,
Где пылало оно… И сгорело давным-давно.

Но живет и сгоревшее — в серой золе или пепле.
Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.
Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли,
Или это оглохла, ослепла моя душа?

Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,
Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,
Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:
В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.

19 мая 1953

* * *

За свечой — в тени — Засвечье,
За шестком — в углу — Запечье,
За спиной — ничком — Заплечье,
За рекой — свистком — Заречье,
Заболотье, Задубровье,
Заозерье, Заостровье,
Забайкалье, Заангарье,
Забурунье, Заполярье,
Заамурье, Заонежье,
Заграничье, Зарубежье,
Забездомье, Заизгнанье,
Завеликоокеанье,
Забразилье, Запланетье
За-двадцатое-столетье.

1972, Рио-де-Жанейро

Перечитывая Платона

Равномерно-замедленно оскудевают воды,
Равномерно-ускоренно вспыхивает огонь.
Черепаха идет, и хватает ее на годы,
и на первом шагу погибают всадник и конь.

Неужели Платон никогда не расслышал стона,
или музыку сфер сквозь него распознал Платон?
Я хотел бы гармонию вычитать у Платона,
но мешает читать обреченных жалобный стон.

Золотая страница звенит высоко и чисто,
улыбается радуга — сквозь облака просвет.
Но забыть не могу переспоренного софиста,
разгадавшего, что и на небе истины нет.

1972

Черное окно

Когда-нибудь повалятся в проломы
Надежные булыжники стены.
Термитами давно повреждены,
Рассыплются лелеемые томы.

А наши сны? Бесплотны, невесомы.
А подвиги? Досмотренные сны.
На перегной пойти обречены
И сами мы, и наши хромосомы.

Мир — колесо. И, сколько ни потей
Для прибыли, для славы, для детей,
Обломятся и та, и эта спица.

Снаружи ночь. Внутри возка темно,
Спать хочется, но страшно, и не спится,
И — черное по черному — окно.

25 июня 1974