12 сентября родился Сергей Николаевич Марков (1906 — 1979).

Нежность санкюлотов

Мы не знаем слова «Пощади!».
Пусть кипит кромешная работа —
Великан на светлой площади
Пробует ступени эшафота.

В горе нашем, хмурясь и дрожа,
Смертным криком надрывая голос,
Мы несем на острие ножа
Нежность, тонкую как женский волос.

Нам гробницы — стены волчьих ям,
Старых рвов зеленые трущобы.
Нежность к погибающим вождям
Обрастает черной тенью злобы.

В паутинном стынущем углу,
Не найдя кривого изголовья,
Робеспьер на каменном полу
Стонет и плюется синей кровью.

Перед устьем гибельной тропы
Он упал… Готова ли могила?
Эй вы, там, цирюльники толпы,
Не жалейте жаркого точила!

Он лежит… Виски — что серебро.
Слушай, страж, зевающий у входа:
Кандалы, пеньковое жабо
Не к лицу Защитнику народа!

Председатель тайного суда,
Разложи скорей свои бумаги!
Ведь не зря сегодня господа
Вынули упрятанные шпаги.

Нам гробницы — стены волчьих ям,
Мы — колосья темного посева.
Нежность к убиваемым вождям —
Лишь подруга алчущего Гнева.

Он идет, горит багровый рот…
Песня гнева, ты не вся пропета!
Мы не зря промыли эшафот
Рыжей кровью Толстого Капета!

1927

* * *

Оставила тонкое жало
Во мне золотая пчела;
Покуда оно трепетало,
Летунья уже умерла.

Но как же добились пощады
У солнца и ясного дня
Двуногие, скользкие гады,
Что жалили в сердце меня?

1954

* * *

Подобно синей колыбели
Качался небосклон.
Тому, кто пережил метели,
Не страшен вечный сон.

Я видел в тундре, сквозь хрустальный
Колеблющийся свет,
Высокой нарты погребальной
Неизгладимый след.

1966

Язык детей

Шумят сады, и солнечные пятна
Горят слюдой на голубом песке,
И дети говорят на непонятном
Нам, взрослым, океанском языке.

Я слушаю, не находя ответа…
Кому, скажите, понимать дано
Косноязычье светлое поэта
И детский лепет, тёмный, как вино?

1979

Сегодня день рождения у Петра Николаевича Чейгина.

* * *

Поклон каналу. Видит Бог — я жив
и вывожу Словарь из окруженья.
Так холодны и солоны растенья
моей души, что и труба оленья
не выберет любовника из них.

Разочаруй чернила, пыл стеблей опал.
Пускай гулена бродит на здоровье.
Теплее, чем дыхание коровье,
лучи ласкают птичьи изголовья
и каждый обнимает свой кристалл.

Вот ночь татарская ведет грудных коней
и ландыш прячется, замешивая ливень,
определив узорчатой малине
ухаживать за долей лунной глины
и врачевать добычею своей…

Магнита пульс и ландыш на лету
грозили одинаково, и зная
об этом факте, он, как тень живая,
сестре и брату голову склоняя,
огонь плескал на белую слюду.

<1973-74>

* * *

Всех женщин, что любил автопортрет,
отмыло снегом, выпивкой сманило.
Прямая речь последнюю скрутила,
на Троицу дите себе родила…
Травы той трубной на припеке нет.

Одна сморода — черная слюна
дробит стекло погожим урожаем.
Да чибис тянется, распутывая шали
тумана у подножия державы,
да спит котенок — солнечный юла.

Не мне тебе наказывать на лень.
Ты захотел и жизнь должна случиться.
И торф наполнит нотную страницу,
в которой пес-прожектор шевелится
и сватает персидскую сирень…

<1973-74>

* * *

Високосным разладом пульсаций настигнут, — целуй!
Обживают наделы прогнозы осознанной речи.
Пожелай на болезнь чистый холод и лёгкие свечи.
Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом.

Неоглядну житью обучивший сухую позёмку
человечьи черты выбирает на пальцы и вкус.
Ниспошли горемыке отведать расейский искус,
семиграние — центром, зажги вороватую рюмку.

Полотняный учебник недолго протянет, сгорит.
Телу бедному трижды по-мёртвому выпадет вживе.
Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве.
Чу! Погона крыло наливается пеплом зари.

<1983>

* * *

Вите Кривулину

Папа умер у стрекоз
У малиновых заноз
У мерцающих нахалок
Бесконечно летних дам
Папа был как спирт упрям
Убегая глаза галок
Их походки ножевой
И оправы дождевой

Стыд поди упал на папу
Иль антихрист поднял лапу
Нам не велено шептать
О его словесном нраве
О его слоистой крови
Проще ласточке пенять
На скамеечке резной
Под тюремною сосной

11 сентября 1804 года родился Александр Иванович Полежаев. Скончался 28 января 1838 года в Лефортовском военном госпитале в Москве.

Табак

Курись, табак мой! Вылетай
Из трубки, дым приятный,
И облаками расстилай
Свой запах ароматный!
Не столько персу мил кальян
Или шербет душистый,
Сколь мил душе моей туман
Твой легкий и волнистый!
Тиран лишил меня всего —
И чести и свободы,
Но все курю, назло его,
Табак, как в прежни годы;
Курю и мыслю: как горит
Табак мой в трубке жаркой,
Так и меня испепелит
Рок пагубный и жалкой…
Курись же, вейся, вылетай
Из трубки, дым приятный,
И, если можно, исчезай
И жизнь с ним невозвратно!

1829

К друзьям

Игра военных суматох,
Добыча яростной простуды,
В дыму лучинных облаков,
Среди горшков, бабья, посуды,
Полуразлегшись на доске
Иль на скамье, как вам угодно,
В избе негодной и холодной,
В смертельной скуке и тоске
Пишу к вам, ветреные други!
Пишу — и больше ничего, —
И от поэта своего
Прошу не ждать другой услуги.
Я весь — расстройство… Я дышу,
Я мыслю, чувствую, пишу,
Расстройством полный; лишь расстройство
В моем рассудке и уме…
В моем посланьи и письме
Найдете вы лишь беспокойство!
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
И этот приступ неприродный
Вас удивят, наверно, вдруг.
Но, не трактуя слишком строго,
Взглянув в себя самих немного,
Мое безумство не виня,
Вы не осудите меня.
Я тот, чем был, чем есть, чем буду,
Не пременюсь, непременим…
Но ах! когда и где забуду,
Что роком злобным я гоним?
Гоним, убит, хотя отрада
Идет одним со мной путем,
И в небе пасмурном награда
Мне светит радужным лучом.
«Я пережил мои желанья!» —
Я должен с Пушкиным сказать,
«Минувших дней очарованья»
Я должен вечно вспоминать.
Часы последних сатурналий,
Пиров, забав и вакханалий,
Когда, когда в красе своей
Изменят памяти моей?
Я очень глуп, как вам угодно,
Но разных прелестей Москвы
Я истребить из головы
Не в силах… Это превосходно!
Я вечно помнить буду рад:
«Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд».
Моя душа полна мечтаний,
Живу прошедшей суетой,
И ряд несчастий и страданий
Я заменять люблю игрой
Надежды ложной и пустой.
Она мне льстит, как льстит игрушка
Ребенку в праздник годовой,
Или как льстит бостон и мушка
Девице дряхлой и седой, —
Хоть иногда в тоске бессонной
Ей снится образ жениха;
Или как запах благовонный
Льстит вялым чувствам старика.
Вот всё, что гадкими стихами
Поэт успел вам написать,
И за небрежными строками
Блестит безмолвия печать…
В моей избе готовят ужин,
Несут огромный чан ухи,
Стол ямщикам голодным нужен —
Прощайте, други и стихи!
Когда же есть у вас забота
Узнать, когда и где охота
Во мне припала до пера, —
В деревне Лысая гора.

<1832>

* * *

Разлюби меня, покинь меня,
Доля, долюшка железная!
Опротивела мне жизнь моя,
Молодая, бесполезная!

Не припомню я счастливых дней,
Не знавал я их с младенчества, —
Для измученной души моей
Нет в подсолнечной отечества!

Слышал я, что будто божий свет
Я увидел с тихим ропотом,
А потом житейских бурь и бед
Не избегнул с горьким опытом.

Рано-рано ознакомился
Я на море с непогодою.
Поздно-поздно приготовился
В бой отчаянный с невзгодою!

Закатилася звезда моя,
Та ль звезда моя туманная,
Что следила завсегда меня,
Как невеста нежеланная!

Не ласкала, не лелеяла,
Как любовница заветная, —
Только холодом обвеяла,
Как изменница всесветная!

1836