3 февраля родился Аркадий Трофимович Драгомощенко (1946 — 2012).
«Роняем монеты…» Читает автор
* * *
Анне Глазовой
Роняем монеты, когда тащим деньги из кармана,
который находится всюду, в котором птицы
если поют, то мы их за это не любим.
Но ты разламываешь один на два.
Но слоишь голос на три молчания, на три месяца.
Но сигарету тащим, кофе берем той рукой,
которой он стынет, и никогда никому не звонить той
же ладонью. Но день — пасмурный. Облака.
Но солнца мало, как зерен. Но оправданий больше,
чем мелочи, которой устлали путь отступления
на мели гнезд. Но много меньше голосов на
плечах рассохшихся, — как если б сосна
больше не знала дождей, карт, топора
(кожа — архипелага капель), — а меня подавно.
PS
Ты стала тенью дерева
до того, как оно стало.
«Вечер». Читает автор
Вечер
Приходят мертвые и говорят: «Ты — живой».
Действительно, это не просто так,
не показалось с первого взгляда. Тогда, —
говорят мертвые, — садись напротив.
У мертвых всего много; и бутылок мертвого пива также.
У мертвых много мудрости. Это я тоже знаю.
Они имут по именам тех, кто включает свет
и во многом толк также.
У меня — ничего. Я читаю книгу. Про что?
Зачем ты читаешь книгу? Почему пьешь вино
и не думаешь, как нам, мертвым, жить?
Почему ты жнешь колосья и пожираешь хлеб,
когда мы едим один мак.
Потому что я читаю книгу, когда в книге сумрак
и мрак становятся единственным светом,
в котором память рушится, словно стропила,
если к ним на долгий срок поднести свечу,
потому что противительный союз обладает покуда
силой, а мята на утро в поту и лед тает в руке.
И ты еще знаешь как трудно. Не сказать, но сказать,
не себе, а дальше.
Это не по зубам мертвым.
«7 сентября». Читает автор
7 сентября
День ветрен и зернист в извилистом стекле,
Где лист, разъятый севером и тенью,
теряет осязаемость предела
во множестве чрезмерном и простом, —
сливающем предчувствие со зреньем.
Здесь угол кухни, чтение вина,
как пальцев утренних — губами,
на кровлю воздух бережно слетает
песчаными, сухими голосами.
Как будто дно устлало небеса
слоистой известью мерцанья…
Возможны птицы. Вероятно время.
И речь чуть сонная; ключицы,
прикосновенье рук. И долгий миг дыханья,
где нет ни «вспять», ни «вновь»,
но только этот день.
