Сегодня день рождения у Всеволода Владимировича Зельченко.

Недоносок

(7-6-5-4-3-2)

Я мог бы быть живым — а я
И есть живой, чей путь во тьму
Внезапно прерван, потому
Что пестрых стеклышек края
Соединились — и ему
Сказали: «Очередь твоя», —
И подали суму.

И он послушно в путь потек,
Как отче наш, в зубах зажав
Обрывки песен тихих тех,
Чей отголосок длится, ржав,
Между студенческих потех
И старческих забав.

Но тайный груз, хранимый в нем,
Сумел остаться невредим —
Как Кровь, Которую мы пьем,
Как Плоть, Которую едим,
Как золотой заем.

И вот, застигнутый врасплох
В кругу своих, в пиру, в любви,
Он вдруг задерживает вдох,
Пугая визави —

И видит ясно двор и сад,
В которых игрывал, объят
Первоначальной тьмой,

И произносит: «Боже мой,
Домой, пора домой».

Переделкино

Напоследях по шпалам,
На медленном огне,
Шопеном шестопалым
Сползая по стене, —
Мороз обтянет щеки,
И явятся тогда
Овраги, Териоки,
Пролетная вода.

Кому навзрыд в запруде
Подсвистывать клесту,
Кому поджать на блюде
Колени к животу,
Кому по гроб аскеза
И чертогон, кому
Дорожное железо
Обмакивать в сурьму.

Очнешься в третьем классе,
Забудешь о себе —
Соломина на платье,
Кровинка на губе;
Ужо тебе, прилежник,
Похмелье во пиру —
Как вечности валежник
У времени в бору.

Мы были нити в пряже.
Я говорю о двух,
Сплетенных так, что даже
Умел голубить слух
Беспошлинный подарок,
Соседней крови ток,
Пока трещал огарок
И двигался уток.

Пора, мой друг! Покоя
Унылая пора!
Уже одной рукою
Не удержать пера,
Уже бежит за нами
Бог времени седой,
Натуралист в панаме,
На ветке козодой.

На полпути, с устатка,
На широте Читы,
Внезапная догадка
Уродует черты —
О чем бишь эта повесть,
Где певчих на плоту
Река уносит в невесть
Какую немоту?

1992

Разговор

Послушай, что я говорю. Потом
Реши возразить. Опустив ладонь
На стол, зависая над тем столом,
Затянувшийся след у запястья тронь.
Парус надут, и поют гребцы.
Становится видно во все концы.

Мы прожили зиму внутри зерна,
Но теперь другое: часы пошли,
Налицо набухание, белизна,
Вывороченные комья земли,
И, хотим мы того или не хотим,
Уста произносят слово «хитин».

Загибаю пальцы: животный мир
Изнывает в очереди на пистон;
Роща в истерике; sage mir,
Что у нас там плещется под мостом?
Но смотреть туда, где течет река —
Развлечение дурака.

Тут я и скажи своей дорогой
О том, что не будет жизни другой —
Будет в точности та же, и ты
От подмены соскочишь с ума. Взгляни:
Те же походка, глаза, черты,
Ранняя полночь и в ней огни.

Убийца думает, что убит,
Убитый думает: обошлось,
Волокна света, касаясь плит
Пустого двора, не проходят сквозь.
Лодка плывет по чистым листам,
Вещи стоят по своим местам.
Дверь говорит: «Кто там?»

23 сентября родилась Надежда Адольфовна Григорьева (1927 — 2001).

* * *

И вдруг красиво волосы легли,
И кончились во мне воспоминанья,
И растворилось облако вдали,
И чувства удостоились признанья.

А старость обязательно пройдёт,
Но с этим торопить ее не надо.
Прошли века, прошел по рекам лёд,
Прошла жара и началась прохлада.

* * *

У нижней Нинки снова пьянка.
И Нинка сонно, как испанка,
Выходит в шалях на балкон.
Магнитофоны из окон,
Как уголовники, рыдают.
И жизнь, как мячик, опадает.
А Нинка, чтобы отличиться,
То выть возьмется, как волчица,
То, приспустив мохеры с плеч,
О спортлото заводит речь.
Там, позади, за модной шторой,
Хрипят бессмысленные споры
И иностранная болонка
Кричит испуганно и тонко.
По семь рублей брала колбасы.
Сама варила холодец
Из бычьих розовых сердец,
Считала медяки у кассы…
А Славка все равно подлец.

* * *

Любезная привычка бытия…
И стол накрыт в саду среди берез.
У дочери хозяйской зубик вкось,
На трости у хозяина змея.

Воздвиженье. Ботвинья. Сватовство.
Как стан затянут туго у корнета,
Как осыпается с деревьев лето,
Как впереди не видно ничего!

Мы ждём их на другом конце моста.
Еще в тазу варенье не остыло,
Но им сквозь Дантов ад брести до тыла,
Чтоб ложку пенок донести до рта.

Как дерево кольцуется семья.
Опять кузина распашонку вяжет.
Часы ударят в доме. Прадед скажет:
— Любезная привычка бытия.

Маме

Солдатик мой, как ты маршировал,
За временем разгневанным спеша!
И все не в ногу, все не поспевал:
То тело отставало, то душа.
Солдатик мой, со спущенным чулком,
Как оборонил тебя на поле брани Бог?
Ты был с самим Горацием знаком
И вырвать хлеб у ближнего не мог.
То начинал с убийцей толковать,
Описывал ему галактик бег,
То вдруг Иуде уступал кровать —
Всё ждал, что в нем очнется человек.
И каждый — камень вслед тебе швырял,
И каждый штык искал тебя в бою.
И гневался прилежный генерал
На бестолковость горькую твою.
Офелии тебя не поминать!
Она и не узнает о тебе.
Лишь ветер вечно будет прах твой гнать,
Играя на заржавленной трубе.

1976

21 сентября родился Антиох Дмитриевич Кантемир (1708 — 1744).

Сатира VI

О истинном блаженстве

Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен,
В тишине знает прожить, от суетных волен
Мыслей, что мучат других, и топчет надежну
Стезю добродетели к концу неизбежну.
Малый свой дом, на своем построенный поле,
Кое дает нужное умеренной воле:
Не скудный, не лишний корм и средню забаву —
Где б с другом с другим я мог, по моему нраву
Выбранным, в лишны часы прогнать скуки бремя,
Где б, от шуму отдален, прочее все время
Провожать меж мертвыми греки и латины,
Исследуя всех вещей действа и причины,
Учася знать образцом других, что полезно,
Что вредно в нравах, что в них гнусно иль любезно, —
Желания все мои крайни составляет.

……

Редко счастье на своих крылах кого взводит
На высоку вдруг степень, и если бывает
Столько ласково к кому, долго в том ее знает
Устоять, но в малый час копком его спихнет
Одним, что, стремглав летя, не один член свихнет;
А без помочи того труды бесконечны
Нужны и терпение, хоть плоды ж не вечны.

С петухами пробудясь, нужно потащиться
Из дому в дом на поклон, в переднях томиться,
Утро все торча в ногах с холопы в беседе,
Ни сморкнуть, ни кашлянуть смея. По обеде
Та же жизнь до вечера; ночь вся беспокойно
Пройдет, думая, к кому поутру пристойно
Еще бежать, перед кем гнуть шею и спину,
Что слуге в подарок, что понесть господину.
Нужно часто полыгать, небылицу верить
Болыпу, чем что скорлупой можно море смерить;
Господскую сносить спесь, признавать, что родом
Моложе Владимира одним только годом,
Хоть ты помнишь, как отец носил кафтан серой;
Кривую жену его называть Венерой
И в шальных детях хвалить остроту природну;
Не зевать, когда он сам несет сумасбродну.
Нужно добродетелей звать того, другого,
От кого век не видал добра никакого,
И средь зимы провожать, сам без шапки, в сани,
Притворяясь не слыхать за плечми слух брани.
Нужно еще одолеть и препятства многи,
Что зависть кладет на всяк час тебе под ноги, —
Все ж те труды наконец в надежде оставят,
Иль в удачу тебе чин маленький доставят.

Тогда должность поведет тебя в поле вялить,
Увечиться и против смерти груди пялить;
Иль с пером в руках сносить шум и смрад приказный,
Боясь всегда не проспать час к делам указный,
И с страхом всегда крепить в суду приговоры,
Чтоб тебя не довели с сильнейшим до ссоры;
Или торчать при дворе с утра до полночи
С отвесом в руках и сплошь напяливши очи,
Чтоб с веревки не скользнуть; а между тем свищет
Славолюбие в ушах, что, кто славу ищет,
В первой степени тому стыд остановиться…

……

С властию славы любовь в тебе возрастая,
Крушится, где твой предел уставить не зная;
Меньше ж пользует, чем песнь сладкая глухому,
Чем нега и па́ренье подагрой больному,
Вышня честь — сокровище тому несказанно,
Кого надежда и страх мучит беспрестанно.

Еще если б наша жизнь на два, на три веки
Тянулась, не столько бы глупы человеки
Казалися, мнению служа безрассудну,
Меньшу в пользу большия времени часть трудну
Снося и довольно дней поправить имея
Себя, когда прежние прожили шалея,

Да лих человек, родясь, имеет насилу
Время оглядеться вокруг и полезть в могилу;
И столь короткий живот еще ущербляют
Младенство, старость, болезнь; а дни так летают,
Что напрасно будешь ждать себе их возврату.
Что ж столь тяжкий сносить труд за столь малу плату
Я имею? и терять золотое время,
Отставляя из дня в день злонравия семя
Из сердца искоренять? и ища степени
Пышны и сокровища за пустые тени,
Как пес басенный кусок с зуб опустил мяса?

Добродетель лучшая есть наша украса,
Тишина ума под ней и своя мне воля
Всего драгоценнее. Кому богатств доля
Пала и славы, тех трех благ может лишиться,
Хоть бы крайней гибели и мог ущититься.

Глупо из младенчества звыкли мы бояться
Нищеты, презрения, и те всего мнятся
Зла горчае, потому бежим мы в другую
Крайность, не зная в вещах меру никакую;
Всяко, однако ж, предел свой дело имеет:
Кто пройдет, кто не дойдет — подобно шалеет.
Грешит пестун Неронов, что тьмы накопляет
Сокровищ с бедством житья, да и тот, что чает
В бочке имя мудреца достать, часто голод
И мраз терпя, не умен: в шестьдесят лет молод,
Еще дитя, под начал отдать можно дядьки,
Чтоб лозою злые в нем исправил повадки.

Сильвий, масло продая, не хуже кормился
И от досад нищеты не хуже щитился
Малым мешком, чем теперь, что, все края света
Сквозь огнь, сквозь мраз пробежав и изнурив лета
В беспокойстве сладкие, сундуки, палаты
Огромны сокровищу его тесноваты.
Можно скудость не терпеть, богатств не имея
Лишних, и в тихом углу, покоен седея,
Можно славу получить, хоть бы за собою
Полк людей ты не водил, хоть бы пред тобою
Народ шапки не сымал, хоть бы ты таскался
Пешком, и один слуга тебя лишь боялся.

Мудрая малым прожить природа нас учит
В довольстве, коль лакомство разум наш не мучит,

Достать нетрудно доход невелик и сходен
С состоянием твоим, и потом свободен
Желаний и зависти там остановися.
В степенях блистающих имен не дивися
И богатств больших; живи тих, ища, что честно,
Что и тебе и другим пользует нелестно
К нравов исправлению; слава твоя вечно
Между добрыми людьми жить будет, конечно.
Да хоть бы неведом дни скончал и по смерти
Свету остался забыт, силен ты был стерти
Зуб зависти, ни трудов твоих мзда пропала:
Добрым быть — собою мзда есть уже немала.

Начало сей сатиры само собою показывает ея намерение, которое есть доказать, что тот только блажен в сей жизни, кто, малым довольствуяся, живет в тишине и добродетели следует.

Писана сия сатира в начале 1738 года.